– Не думаю, что именно это.
Я в бессилии стукнулась затылком о стену.
– Кто-то из нас просто сошел с ума. Вот и все объяснение.
Он негромко рассмеялся.
– Если один из нас сойдет с ума, моя радость, второй разнесет полгорода. Или полстраны. Или полмира. Да хоть всю галактику, – он развел руками, будто предоставлял мне право действовать на свое усмотрение, – начинай, если руки чешутся что-то изменить.
Я молчала. Он изучающе меня разглядывал, всем видом давая понять, что любая моя реакция его ничуть не огорчит.
– Поведай мне о своих рассказах.
– Рассказах… Ты же и так знаешь. Это даже не рассказы. Так, отрывки. Фантазии.
– Ах, только отрывки. Я думал, дело уже до романов дошло.
– Нет.
Я сложила руки на груди. Если он высмеет еще и это, у меня в жизни вообще ничего хорошего не останется. Ничего по-настоящему моего.
– Если ты кому-нибудь про это и расскажешь, то только мне, – сказал Лестер.
– Почему?
Он пожал плечами.
– Потому что это я, а это ты. Потому что пока мы тут стоим, вселенная остановилась. Время не идет, уроки не учатся. Красота. Хочешь посмотреть на застывшие лица одноклассников? Они забавные.
Я покачала головой.
Лестер тоже прислонился к стене рядом со мной и сложил руки на груди. Я заметила, что от него вообще ничем не пахнет. Никакого, даже мимолетного запаха.
– Ну, – тихо произнес он. – Я хочу послушать.
Я по-прежнему молчала, вспоминая, сколько исписанных тетрадей ежегодно улетали в мусоропровод. Мне казалось, из-за них меня точно когда-нибудь упекут в психушку.
– Тебе не нравится мир таким, какой он есть, верно? – не повышая голоса, подсказал Лестер.
Чтобы не быть с ним на одном уровне, я опустилась на корточки и обхватила колени руками. Так у меня было хоть немного личного пространства.
– Никогда не нравился, – призналась я еле слышно. – Сколько себя помню. Мне просто не хотелось в нем жить. Он какой-то… неправильный. Люди неправильные. Одинаковые. Иногда во мне поднимается – не знаю. Упрямство, что ли. Протест. Тогда я пишу. Просто чтобы не потерять свой мир, каким я его вижу. Я в нем как в коконе из собственного воображения.
– А как все началось?
– Не помню… сначала я, вроде, придумывала другую концовку для мультиков, которые смотрела – мне не нравилось, как они заканчивались. Потом была собака…
– Собака?
– Ненастоящая. Мне хотелось собаку, родители не покупали, и я просто придумала, что у меня есть собака. Придумала, как нашла ее на улице, у нее было два черных пятнышка на мордочке, одна лапка короче другой. Потом придумала, что она немного пожила у меня и ушла на улицу. И умерла.
– Ай-яй-яй.
– Потом была девочка… ее я тоже придумала. Она очень любила одного мальчика. Мне было лет двенадцать, и я очень верила в любовь. Да… Ты же и сам, наверное, это знаешь. Я записывала все, что приходило в голову, оно было для меня настоящим. Когда уставала писать, жила почти только в фантазиях. Я не думала, что так не бывает, или что этих героев нельзя увидеть и потрогать. То, что их не было в действительности, не значило, что их не было совсем. Это было в моей жизни, и довольно. Мне хотелось уйти от реальности – я уходила. Хотелось писать – я писала. Это была целая вселенная, а я в ней – центром и Богом. Я была всем.
– И что изменилось?
Я вздохнула. В груди было больно от каждого следующего слова.
– Не знаю. Пару лет назад для меня писать было, как дышать: я не задумывалась, как это делаю. Потом перестало получаться, я стала думать над словами. Чтобы они не повторялись и чтобы было красиво. В общем, стала думать больше о том, как оно звучит, чем о том, зачем я это делаю. А потом я встретила Диму.
– И что?
– Ну что-что. Поверила в то, что это он. Типа, знаешь, во что все девочки верят. Вечная чистая любовь.
– Что, любовь оказалась не такой уж чистой? – усмехнулся Лестер.
– Она оказалась не такой, как я думала. Но мне с ним все равно повезло.
– Да-да, Дима замечательный, умный, красивый, добрый, что там дальше по списку? Ты так часто про себя это повторяешь, что я сам уже готов на нем жениться.
– Ты слышишь чужие мысли?
– Не всегда. Но у тебя на лбу просто бегущая строка.
Я подняла голову.
– Чего?
– Ничего. Продолжай.
– Я все уже рассказала. Раньше я жила, чтобы писать. Даже просто начну жить в собственной вселенной? Потом решила, что необязательно умирать для этого, можно ведь представить. Например, что нет никакой школы, а вокруг только зеленые поля, над ними красивые пурпурные облака, похожие на птиц.
– Не получается?
– Что?
Лестер постучал костяшками пальцев по стене рядом со мной.
– Не получается школу заменить лугом?
– Я же тебе русским языком говорю…
Он махнул рукой.
– Все с тобой понятно. Твоя исповедь утомляет, радость моя. Если расписать это, выйдет не меньше трех страниц. У меня бы рука отсохла.
– В твоих силах сделать так, чтобы я тебя больше никогда не утомляла, – я поднялась на ноги.
– Ну уж нет.
– Ну уж да, – я решительно направилась к классу. – Кстати, а как Зоя узнала, что я разочаровалась в Диме?
Лестер пожал плечами, направился к двери женского туалета и с абсолютно невозмутимым видом прошел сквозь неё.
– Не имею ни малейшего понятия.
– Просто, чтобы ты знал: на эти фокусы ведутся только дети.
– Ваша связь день ото дня становится сильнее, – донеслось из туалета. – Ей уже не нужно находиться рядом, чтобы перенять твои желания.
– И что мне с этим делать?
– Подумай над своим поведением и постарайся изменить…
– Себя?
Лестер вернулся в общий коридор.
– Этого я сказать не могу. Попробуй изменить себя и посмотри, что будет.
Я замерла между ним и классом, не зная, куда податься. Из всех людей в мире больше всего я однозначно злилась на него.
– Но почему я? Я же не настолько злая!
Лестер прищурился.
– В тебе слишком много скрытой ярости. Я бы не протянул с тобой и дня.
– Спасибо.
– Скоро ты сама убедишься, что готова уничтожить полмира.
– К счастью, это мне не под силу.
– Кто знает, радость моя… кто знает. Хорошего тебе дня.
Щелчок неестественно длинных бледных пальцев – и я услышала отголоски отзвеневшего звонка. Урок начался, а Лестер исчез.
Вспоминая этот разговор, я улыбаюсь. Его фокусы никогда меня не пугали. С ним было легко. Часто мы балансировали между насмешками и бесконечными дискуссиями, из которых никто не выходил победителем. И все же он, циничный, резкий, ни к месту веселый и почти никогда настоящий, по-своему мне нравился. Я могла сказать ему все.
Он понимал меня.
Глава 5
Я медленно перелистываю исписанные страницы. Всюду жалобы на горькую судьбу. А между тем судьбу эту я выбрала сама и жалеть себя не вправе – разве что тех, кто пострадал от моего выбора.
Но не буду забегать вперед. Расскажу лучше, что произошло тридцать первого мая – последний день весны, который я провела в школе. Повод был уважительный: тридцать первого мая должен был в последний раз прозвенеть звонок для тех, кто больше никогда не сядет за парту. Мы провожали выпускников во взрослую жизнь – и, конечно, отчаянно им завидовали.
Суматоха в школе стояла страшная. Повсюду мелькали разноцветные шарики, тщательно выглаженные белые рубашки и короткие черные юбки. Тяжелый, терпкий запах сирени дурманил голову пуще крепкого вина. В этот день даже я втиснулась в черную юбку по колено и узкие туфли на каблуках, но сразу же об этом пожалела. С непривычки я держалась на каблуках, как плохой канатоходец, поминутно теряя равновесие, в то время, как одноклассницы порхали на каблуках вдвое выше моих. Они кокетливо виляли бедрами, привлекая внимание старшеклассников и посылая им такие томные взгляды, что в и без того душном помещении становилось жарко, как в бане.
Я мрачно размышляла, как так вышло, что ни одна из этих нимф в полупрозрачных блузках и на каблуках не встречается с Димой, который в свое время слыл главным секс-символом школы. Потом подумала: сейчас он увидит меня на их фоне и поймет, что ошибся. Или того хуже – проявит благородство и станет доказывать мне, что я вполне себе ничего. Сейчас мне смешно вспоминать об этом… Впрочем, смеяться в ледяном доме не очень хочется.