Мечты не сбываются
Надежда Дубоносова
Посвящается Лидии Романовой,
которая познакомила меня с собой.
Дизайнер обложки Мария Ковалева
Фотограф Кася Мельник
Корректор Ирина Усова
© Надежда Дубоносова, 2019
© Мария Ковалева, дизайн обложки, 2019
© Кася Мельник, фотографии, 2019
ISBN 978-5-4496-8077-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
За окном сгущаются сумерки, окутывают верхушки деревьев, что видны из моего окна, разводами ложатся на клочок тяжелого синего неба. Скоро разразится буря. Ветер крепчает, солнце поблекло и медленно катится за горизонт – или за грани разумного, не все ли равно.
Мне зябко, даже холодно – слабый огонек свечи не согревает медленно коченеющие пальцы. Толку от него никакого, я едва вижу собственные неуверенно выведенные буквы. Пишу и понимаю, что слово за словом, вместе с остатками тепла улетучивается моя решимость. Сил и времени рассказать эту историю у меня все меньше, надежды, что выйдет складно, немного, но я попробую. Я должна успеть – это все, что сейчас важно. Быть может, кто-то когда-то прочтет эту рукопись, и тогда все не напрасно.
История, о которой пойдет речь, началась двадцать шестого мая две тысячи восьмого года. В тот день мне исполнилось шестнадцать лет, и ровным счетом ничего не изменилось. Солнце не стало ярче, люди добрее, а я умнее или красивее.
Все меня поздравляли. Поздравления дома и в школе сливались в эдакий воздушный шарик, вместо воздуха наполненный однообразными фразами. Счастья, здоровья, удачи, успехов в учебе, всего самого наилучшего… Выпусти из шарика воздух, и пустые слова со свистом вылетят наружу. В поздравлениях мне виделась фальшь, в глазах одноклассников и даже собственных родителей – равнодушие.
Поздравления сыпались всю первую половину дня. После третьего урока позвонил Дима.
– Привет, Вера, – тихо сказал он в трубку. От его голоса, глуховатого и прокуренного, у меня всегда мурашки по коже.
Я прошмыгнула в женский туалет подальше от гула школьного коридора.
– Привет.
– Пойдем вечером в кино?
– Сегодня?
– Да.
– Почему сегодня?
– Думаешь, я забыл? – я прикрыла глаза и представила, как он лукаво улыбнулся одними глазами.
Глаза Димы, карие с зелеными крапинками у самого зрачка, редко вторили его словам. Когда он старался выглядеть серьезно, глаза его задорно блестели.
– О чем?
– Вера!
– Что? Погоди секунду.
Я заткнула одно ухо пальцем. В туалет просачивался топот, вой и победные визги – все, чем наполнена самая обычная перемена самой обычной школы.
– Я люблю тебя, – вдруг сказал Дима.
Шум из-за неплотно прикрытой двери почти заглушил его слова.
– Что?
– Я люблю тебя.
Я прислонилась спиной к прохладной кафельной стене.
– Правда?
– Да.
Это было, наверное, двадцатое его признание в любви. К тому времени эти признания, такие легкие и привычные, что я перестала воспринимать их всерьез, успели мне наскучить. Нет, Дима не лгал, просто я не ценила его любовь, уже не детскую и не подростковую, но еще не взрослую.
– Докажи! – потребовала я, чтобы не признаваться в ответ.
– Сегодня докажу. Ну что, пойдем?
– Ладно.
– У тебя какой-то невеселый голос.
– У меня скучный школьный голос.
Я посмотрела в окно туалета. На фоне сочной зелени пестрела и переливалась всеми оттенками лилового, синего и голубого душистая сирень. Солнце жгло, как лампой накаливания. Учиться не было уже никаких сил, но учеба тянулась и тянулась. За двадцать третьим следовало двадцать четвертое, потом двадцать пятое мая. Вот уже наступил мой день рождения, почти всегда выпадающий на начало летних каникул, а мы по-прежнему делаем вид, что учимся, просиживая штаны и юбки в душных классах.
– Подумаешь, пара дней всего осталась. И вообще, имей в виду: у именинников всегда хорошее настроение.
– Угу…
– Да брось. Шестнадцать лет – прекрасный возраст.
– Чем ты занимался в свои шестнадцать?
– Пил, курил и был абсолютно счастлив.
Я хмыкнула. Потом неожиданно для себя рассмеялась.
– В таком случае я сегодня же куплю сигареты и бутылку виски.
– Тебе не продадут.
– Я выгляжу старше.
– Вот уж нет!
– Вот уж да, – я снова засмеялась, хотя смешно мне уже не было.
– Вера…
– Что?
– Я правда люблю тебя. Ты даже не представляешь, как сильно.
Звонок заглушил его последние слова. Дима редко говорил мне эту фразу при встрече, зато постоянно в смс-ках и электронных письмах, которые периодически слал на почту. Два, три слова, предложение встретиться завтра или обещание присниться мне ночью – и в конце обязательно: «Люблю тебя. Ты даже не представляешь, как сильно».
– Конечно, не представляю. Слушай, у меня урок начинается. Пока.
– До встречи. Позвоню тебе вечером.
Вспоминаю сейчас тот день и понимаю: я все равно не смогла бы так дальше. То, что случилось, должно было случиться. Пожалуй, я даже благодарна за это.
В шестнадцать лет нет ничего более нудного, чем отмечать день рождения дома в кругу семьи. Все меня раздражало: одинаковые, из года в год повторяющиеся поздравления, мамино коронное блюдо – цыпленок с запеченым картофелем – и даже мой любимый карамельный торт-безе.
Когда папа вернулся с работы, мы сели за праздничный стол. Выпили по бокалу игристого вина. Папа сказал, что я должна стать человеком с большой буквы. Он всегда так говорил в мой день рождения и на Новый год. Мама сказала, что я обязательно буду счастлива, иначе и быть не может.
Я улыбалась и думала о том, что должна быть искренне благодарна за все это: стол, маму с папой и наскучившее постоянство. Чуть ли не каждый день я повторяла себе, что уже счастлива. У меня есть то, чего нет у сирот или детей с пьющими родителями, детей из бедных семей, да у кого угодно. Убеждать себя получалось не очень. В душе тлела и томилась тоска, больше похожая на тупое болотное безразличие. Иногда в этой тоске мне хотелось ущипнуть себя – проверить, что я все еще живая, а не плод собственной фантазии.
Мы сидели за маленьким круглым столом, пили чай вприкуску с воздушным тортом-безе и говорили о школе и о моем будущем, когда раздался звонок в дверь.
– Наверное, телеграмма пришла, – рассеянно сказал папа и пошел открывать.
Я хотела спросить, какая может быть телеграмма в двадцать первом веке, но не успела. Папа открыл входную дверь, даже не глянув в глазок.
Это была не телеграмма и даже не письмо. На пороге стояла полная женщина лет сорока с белым свертком в руках. Из-за ее спины выглядывали двое детей: угрюмый мальчик в очках и хрупкая девочка неопределенного возраста, юркая, с мелкими чертами лица и хитрыми маленькими глазками. Некоторое время все молчали. Внезапно сверток в руках женщины пискнул, всхлипнул, и снова все стихло.
– Ульяна? – недоверчиво спросил папа. Не верил он скорее собственным глазам, чем тому, что женщину на пороге зовут Ульяна.
– Муж выгнал меня из дома, – загробным голосом отозвалась та.
Лицо её с крупным носом и полными губами перекосилось, губы задрожали. Сверток пискнул громче. Прежде, чем папа успел опомниться, пищащее существо уже копошилось в его руках, а необъятная женщина суетливо затаскивала внутрь прихожей чемоданы. Дети жались к стене и с любопытством озирались по сторонам.
– Он даже не дал мне времени собрать вещи! – сообщила женщина и втащила в нашу узкую прихожую третий по счету чемодан.
– Кто? Миша?
– Нет! Миша был таким хорошим, он бы никогда… о Боже, – она всхлипнула. – Он умер в прошлом году.
– Мне жаль, – отозвался папа, подозрительно принюхиваясь к свертку в руках.
– Ах! – женщина всплеснула руками. Удивительно, что кто-то еще умеет изображать этот жест в духе тургеневских барышень. – Это было так давно… Теперь вот, представляешь? Выгнал! С тремя детьми. С младенцем!
Сверток пищал все более настойчиво. Мама аккуратно забрала ребенка у папы. На лице ее отразилась вселенская нежность, которая всегда появляется при виде детей и маленьких собачек.