Что я очень даже довольна моей новой приемной семьей.
Тут уже я наверняка распустила нюни, его кальцоне остыла, но я продолжала, потому что такой у меня характер: пусть я и шлюха, но пру как танк.
И да, в этом тоже, как и во всем прочем, никакой справедливости и равенства в жизни не было, и тем, у кого от рождения больше талантов, дается больше шансов, чем остальным. Пусть это и отвратительно, но это так: дается только богатым.
И да, он точно добьется успеха, если только ему хватит духа и он будет упорно работать.
Вот сейчас ему явно не хватает духа, но поскольку я тоже теперь для него и мать, и отец, и брат, и сестра, то именно мне предстоит вышвырнуть все эти его правовые книжки на помойку и настаивать до тех пор, пока он не сдастся.
А пока он будет учиться, я поищу себе нормальную работу, и найду ее запросто. Не потому, что я умнее других, а всего лишь потому, что я белая и с документами у меня все в порядке, так что об этом я даже не парюсь. И единственное, чего бы мне больше никогда не хотелось делать, так это сортировать картошку, но учитывая, что мы с ним будем жить в Париже, мне это априори не грозит.
(Это, конечно, был юмористический пассаж, но он не сработал. Франк даже не улыбнулся, и я на него не сердилась за это, поскольку у него просто челюсть отвисла чуть ли не до пиццы.)
Так что вот, я подвела итоги: его задачей было найти нам жилье, моей – вести дела, пока он будет осваивать то единственное ремесло, которым он вправе заниматься.
Франки даже не услышал вопроса.
К счастью, услышала я. Спросила, нельзя ли поставить наши пиццы в печку на пару минут, чтобы разогреть.
– Канесна, – кланяясь, ответил он.
Некоторое время спустя он все-таки выпендрился и с великодушным пафосом изрек:
– Прекрасная речь, моя дорогая малышка Билли… Знаешь, это тебе надо бы стать адвокатом… Ты произвела бы фурор в зале суда… Хочешь, я тебя запишу?
Какой уничижительный тон… Глупо так со мной разговаривать… Со мной, которая бросила школу, как только он уехал…
Глупо, бездарно и недостойно его.
А потом и сам улыбнулся и сказал мне:
– Я знаю, что ты права… Я знаю это… Но что я, по-твоему, должен сделать? Позвонить отцу и сказать: «Привет, папуля! Слушай, я, кажется, никогда тебе не говорил, но я голубой, и засунь себе в зад свою юриспруденцию, на самом деле я хочу рисовать сережки и жемчужные колье. Алло? Ты еще здесь? Так вот… уф… не будешь ли ты столь любезен, не вышлешь ли ты мне денег, желательно прямо завтра, пожалуйста, чтоб я больше не выглядел олухом в глазах мамочки Билли?»
– …
Оп-ля. Полный провал.
Ну да. Я тоже даже не улыбнулась.
Вместо этого я приняла пресыщенный вид а-ля Аймерик фон-барон Его Задницы Дверь и выдала так вот запросто – тьфу – сплюнув в тарелку оливковую косточку:
– Эй, но деньги – не проблема. Деньги у меня есть…
Не знаю, как это смотрелось бы в виде броши, но в пустынной китайской пиццерии парижского пригорода во вторник вечером, в районе десяти, все это выглядело ослепительно.
Я ему говорила, что он мне все возместит, когда откроет собственный магазинчик на площади уж и не помню чего, с такой типа колонной по центру, к тому же я накручу ему чудовищные проценты и все такое прочее, но поскольку он оказался куда более мачо, чем я могла себе это представить, то под конец я сломалась.
Под конец я призналась: когда он давеча встретил меня на лестнице в прикиде Билли-провинциалки, я выглядела так потому, что направлялась трахаться стоя с вышедшим на перерыв охранником в подсобке для мусорных бачков, прижатая к рулонам бумажных полотенец, и если он не сделает этого ради собственной шкуры, пусть хотя бы проявит великодушие и сделает это ради меня…
Что его талант – это его оружие, и он должен им воспользоваться, как я когда-то охотничьим ружьем, он просто должен мне это.