Это была моя единственная защита. Единственная гарантия безопасности. Я не хотела к ней прикасаться. Никогда. Я хотела хранить ее в целости и сохранности до самой своей смерти, просто чтобы быть уверенной в том, что никогда в жизни мне больше не придется испытывать унижения из-за того, что у меня чешется голова и от меня воняет дохлым хомячком.
Что я тут разыгрываю из себя Камиллу. Сама себя разбираю по косточкам, одна-одинешенька перед лицом целого мира.
Так что плевать мне на тебя.
Плевать на всех.
Я говорю «нет».
Никогда я не притронусь к страховке моей жизни.
Когда этот кретин Аймерик фон-барон де Гаражная Дверь на Тот Свет явился из своей коммерческой школы с теннисной ракеткой за спиной, я смотрела какую-то дебильную передачу по телику.
Типа желая показаться приветливым, он поинтересовался:
– Ну так как? И что у нас сегодня вкусненького на ужин?
– Ничего, – ответила я, в более крутой цвет перекрашивая ногти, – сегодня вечером я приглашаю своего друга Франка в ресторан.
– Ах во-о-от как? – протянул он так, словно раскаленный шар застрял у него комом в горле, – и чем же это он заслужил эдакую честь?
– Нам с ним есть что отметить.
– Даже та-а-ак? И можно ли узнать, что же именно, или это слишком нескромный вопрос?
– Перспективу никогда больше не видеть твою мерзкую лицемерную рожу, придурок.
– О-о-о-о! Какая уда-а-ача!
(Ну да, потому что на самом деле я сдулась и сказала: «Это сюрприз».)
Давай, пристегнись, моя старушка with diamonds in the sky, потому что я включаю турборежим…
У меня больше нет времени выпендриваться, так что финал третьего сезона пойдет на уско-вжи-и-и-к-ренной пере-вжи-и-ик-мотке.
И о том, что не решилась тогда сказать это вслух, но поскольку обещание было дано, пусть даже оно и существовало только в моей голове, для меня пришло время его исполнить…
Я сказала ему, что он должен найти нам какое-нибудь жилье, но только в самом Париже. Пусть это будет крохотная студия. Неважно, мы справимся. Ведь здесь мы с ним тоже уживаемся в маленькой комнате и уже доказали друг другу полное взаимное уважение. А что до меня, так я вообще всю жизнь прожила в автофургонах, так что необходимость еще больше ограничить пространство лично меня совсем не пугает. Мне это по силам. В вопросах жилья я готова на все.
Да, единственное прекрасное, что я видела с тех пор, как мы здесь живем, – это его рисунки. А еще его лицо, которое наконец становилось таким безмятежным, когда он над ними склонялся. Это лицо Маленького принца, которое так нравилось мне еще в детстве, когда я издали замечала Франка на школьном дворе. Его растрепанные волосы и светлый шарф, питавшие мои грезы в ту пору, когда я так сильно в этом нуждалась…
Я сказала ему, что настал его черед доказать мне свое мужество, и так больше не пойдет: талдычить мне про свет, убеждая в том, что я должна перестать себя связывать со своей семьей, а самому все делать ровно наоборот.
Не имеет смысла надрываться и становиться адвокатом, чтобы тебе простили твою сексуальную ориентацию, поскольку это все равно ничего не изменит. Отец никогда его не поймет, не примет, не простит и самому себе больше никогда не позволит его любить.
И что уж в этом-то он может мне поверить, поскольку я сама служу живым доказательством того, что родители тоже способны перестать быть родителями.
И что я также служу живым доказательством того, что от этого не умирают. Просто выкручиваются иначе. Находят по ходу другие варианты. И, к примеру, он для меня теперь и отец, и мать, и брат, и сестра, и меня это очень даже устраивает.