Это вынуждает ее отдаваться им за гроши не только, чтоб они к ней не цеплялись, но и чтобы им понравиться…
Все это создает ей определенную репутацию.
Она тусуется с этими магазинными ковбоями в униформе, которые, чувствуя за собою власть, силу в своих руках, уверены и в своих преимуществах ниже пояса.
У нее появляются приятели.
Понятно, какого рода…
Просто парни, относящиеся к ней чуть теплее, чем те двое, которых она кормит по вечерам ужином и которые все остальное время проводят, уткнувшись носом в свои учебники…
Просто парни, помогающие ей забыть непроницаемую маску на лице Франка Мюллера, который снова закрылся наглухо, настолько ему не нравилось то, что он изучал, не смея ослушаться отца, который нравился ему еще меньше.
Парни, с которыми она развлекается, не чувствуя себя самой глупой за столом…
Ее платья и юбки становятся короче.
Значительно короче.
И ярче.
В общем, она у нас опять становится шлюхой…
Черт, должно быть, я плохо разобралась в его новом расписании…
На мне была мини-юбка, едва прикрывавшая лобок, стыренные сапоги разных размеров (продавцы напутали с противокражными метками), в руках я держала сумку, фальшивый «Виттон», которую тут же и выставила между нами, как щит.
Не знаю, почему я это сделала. А он, он ведь даже ничего плохого мне не сказал… Наоборот.
– Ну и дела, малышка Билл! Слушай, на улице холод собачий! Тебе не стоит так выходить – промерзнешь до смерти!
Я тогда брякнула ему в ответ какую-то глупость, лишь бы отвязаться от его доброжелательности, которая была мне сейчас совсем некстати, но пару часов спустя, когда я стоя трахалась с ушедшим на перерыв охранником, закрывшись с ним в подсобке для мусорных бачков, прижатая к рулонам бумажных полотенец, мне вспомнился голос Франка, и его мягкость, так резонировавшая здесь, добила меня окончательно.
Охранник тот был хороший, мы с ним развлекались, проблема была не в нем, просто я не могла больше продолжать в том же духе.
Я не могла. Я слишком хорошо знала, куда ведет этот путь… И чем он заканчивается.
В таких случаях хорошо, когда рядом мама… Злобная мать с вытаращенными глазами, или добрая, которая поможет тебе поставить на место швабры и рулоны полотенец, а потом подтолкнет к выходу.
Ладно, что бы там ни было, но попробовать стоило…
Ведь справлялась же я и с куда более сложными задачами…
Я была пьяной. Дурной. И грубиянкой до мозга костей.
Я не привыкла слушаться. Да и вообще, черт побери, с чего это она тут заявилась читать мне теперь нотации? После всех тех страданий, на которые меня обрекла? После всех растерзанных в клочья котят, которых я хоронила тайком, после всех подарков к праздникам мам, которые я нарочно делала хуже всех, потому что для меня было лучше сдохнуть, чем подарить что-либо красивое моей мачехе, а все училки долгие годы считали меня косорукой и смотрели как на дебилку. Все эти дуры, путавшие мои нежные чувства с бедностью…
После всех этих бед… Мелких бед, бесконечной вереницей тянувшихся одна за другой.
Черт, но явиться теперь, чтоб учить меня жизни, слишком уж просто…
Так что вали отсюда, грязная девка.
Проваливай.
Уж это-то ты умеешь.
Я спорила сама с собой: нет, нет, нет – да, да, да.
Нет.
Да.
Нет.
Только не это.
Я уже доказала, что ради Франка способна на многое, даже рискуя угодить за решетку, но то, что требовала от меня сейчас моя дама Плюш, было куда опаснее тюрьмы.
Это было самое худшее.
Потому что у меня никогда не было и, возможно, уже и не будет ничего другого, что отделяло бы меня от «четвертого мира».
Это была моя единственная защита.