Про войну, как и все настоящие фронтовики, он рассказывать не любил, а если и рассказывал, то одни и те же истории, которые нас, детей, не очень интересовали. Нам же подавай взрывы и выстрелы, а тут воспоминания про мобилизацию, сборы, дорогу до части. Из военного помню его рассказ про воздушней налёт, когда вместо укрытия, куда спряталось большинство его сослуживцев, он залез под ближайший товарный вагон (дело было на станции). Он даже не мог объяснить, что его толкнуло так сделать, но благодаря этому он остался жив. А в укрытие угодила бомба. Рассказывал, как двигается земля навстречу после взрыва снаряда, когда ты сидишь в окопе. Рассказывал, что однажды им объявили, что по их участку фронта пойдут фашистские танки, и чтобы готовились бить по ним прямой наводкой из зенитных орудий за неимением другой артиллерии. И как он отчётливо осознал в этот момент, что наступили последние часы его жизни, потому что танковая атака неприятеля означала неминуемую смерть. Как долго мысленно прощался с родными. Но танки тогда пошли через соседнюю часть.
Кстати, дед Никита не знал настоящего дня своего рождения, и мы отмечали с ним этот праздник 9 мая – в день Победы.
Он очень любил цирк. Испытывал к артистам просто благоговейный трепет. И когда ходил со мной маленьким на выступление, сам на время превращался в ребёнка. Глядя на воздушных гимнастов и жонглёров, смеялся, всплёскивал руками, шёпотом восклицая от восхищения.
Он играл с нами в хоккей, катался на санках, мастерил деревянные шахматы, сопровождал в походах в «дальний» лес, где показывал съедобные растения и учил ставить петли на зайцев, наконец, жарил совершенно потрясающие котлетки!
Как-то мы привезли своего сына Костю, совсем ещё кроху, к нему в деревню. Малыш сладко спал в коляске, а дед Никита сидел над ним всё это время и без устали отгонял от правнука мух и комаров.
Помню смешной случай перед моим семнадцатилетием. В то время магазины зияли пустыми полками. А деду, как ветерану, полагались по карточке кое-какие продукты. И кроме всего прочего в списке для отоварки значились три бутылки пива в месяц. С пивом тоже были огромные трудности, а нам, конечно, в эти годы хотелось порой пропустить стаканчик-другой пенного. И вот дед, от широты душевной, всегда подгонял мне эти три бутылочки (сам он не пил спиртного и не курил с послевоенных лет – запретили врачи). Всё это, разумеется, не нравилось моей маме, которая не раз ставила ему на вид. И вот, как-то придя домой и, увидев на тумбочке три заветных бутылки «жигулёвского», я заметил ещё и записку, где было накарябано дедушкиной рукой следующее:
«убир бумашки с пива мат ругает»
Мы смеялись с пацанами несколько дней.
Наверное, дед прожил настоящую жизнь. Он преодолел на своём пути столько страшных испытаний, но сумел остаться человеком большой души и пронёс эту доброту до своих последних дней. Он умер в середине очередной зимы.
И я, весной, глядя на спешащие суетливые ручьи, иногда, нет-нет, да вспоминаю деда, перебираю осколки нашего общения, словно складываю диковинный калейдоскоп. И снова слышу, как он приговаривает, обращаясь будто сразу ко всем:
«Ну вот, пережили зиму.
И хорошо».
Мокрое дело
У моего двоюродного брата Кости есть ещё брат младший, по имени Глеб. И, если Костя всегда придерживался законопослушной концепции поведения10, то Глеб с юных лет склонялся к авантюризму.
Эта история произошла июльским погожим днём. Весело светило солнце, на дворе- суббота, и в целом жизнь казалась приятной штукой. Мы приехали проверять резиновую лодку, которую приобрёл дядя Лёша и оставил на даче. Нашей задачей являлось накачать её и оценить ходовые качества на пруду, который располагался тут же, прямо за стоящим на участке домиком.
В этот момент нам стукнуло по 13 лет, Глеб, соответственно, был на два года младше.
Пока взрослые суетились по хозяйству, мы упёрли лодку на задворки, накачали и спустили на воду. Катались по двое. Пруд был не большой, но и не маленький. По берегам рос высокий камыш, который кое-где прорезали деревянные мостки, ведущие от дачных домиков, расположенных по периметру водоёма. Ходили слухи, что по весне сюда запустили карася, но рыба на удочку клевать отказывалась, поэтому любители-рыбаки сюда не заглядывали, и мы резвились на озерке в одиночестве.
Наступила наша с Глебом очередь выплывать. Проходя на лодке у отдалённых камышей, я что-то зацепил веслом. Весло спружинило, лодку развернуло.
Мы полезли руками в воду и скоро нащупали натянутую мелкоячеистую сеть.
– Ну ваще, – сказал я возмущённо.
– Они бы ещё в ванне натянули, – поддержал меня Глеб.
Мы оттолкнулись от верёвки и поплыли к месту своей дислокации.
Причалив к берегу, где скучал Костя, мы вытащили лодку на песок и принялись рассуждать про браконьеров-соседей.
– Надо сплавать, посмотреть, есть ли в сети рыба, – предложил Глеб.
– Дурак, что ли? – сказал Костя. – А если хозяева увидят?
– А че увидят-то? Мало ли кто на лодке катается.
– Да и озеро-то общее же, – поддержал я.
Поплыли.
Суетясь от страха быть замеченными, и окончательно промочив рукава рубашек, мы вроде бы нащупали в толще воды несколько запутавшихся рыб.
Выплыли.
На берегу и в окрестностях было спокойно. Приближался полдень, самое жаркое время суток.
У Глеба последнее время подозрительно горели глаза, и скоро мы поняли причину этого блеска.
– Давайте эту рыбу украдём! – сказал он возбуждённым шёпотом, когда мы расселись на песке.
– Ты дурак, что ли? – сказал Костя. – А если рыбнадзор?
– Не, правда, а как ты её украдёшь-то? С сетью, что ли, вместе? – усомнился я.
– Да зачем с сетью-то? – возмутился Глеб. – Выпутаем просто рыбу!
– Хм, – сказал я, не замечая, что в моих глазах тоже появляется нехороший блеск.
– Пошли вы в баню, – сказал Костя, встал, и убрёл к дому.
– Давай, – подтолкнул меня Глеб по направлению к лодке. – Только тихо надо!
– Да учи учёного, – огрызнулся я.
Поплыли.
– Ты следи за берегом, если что, свисти, – сказал Глеб, вставая на колени у борта лодки и готовясь погружаться верхней частью туловища в воду, – и за ноги меня держи!
Я, с гулко колотящимся сердцем, остался на стрёме, тревожно осматриваясь по сторонам. Глеб, булькая и отплёвываясь, копошился руками в воде.
– Ну скоро ты там? – нервно торопил его я. – Сейчас точно всыпимся же!
– Да сейчас… не выпутывается, зараза!
Вдруг мне показалось, что где-то сбоку раздаются приближающиеся голоса.
– Шухер! – шёпотом крикнул я и схватился за вёсла, нарушив тем самым хрупкое равновесие нашей скульптурной группы.
А так как большая часть Глеба находилась вне лодки, в полном соответствии с законами физики его ноги начали задираться вверх, стремясь вслед за остальными частями тела уйти в воду. Я в панике схватил брата за ускользающие кроссовки, другой рукой отчаянно отгребая веслом. Лодка выписывала замысловатые дугообразные фигуры, так как я грёб только с одной стороны, Глеб же, вверх ногами, наполовину торчащий из воды, булькал и молотил руками, никак не находя точку опоры.
Какое-то время мы в таком гротескном положении, поднимая тучи брызг, пытались отплыть от сети, но у нас мало что получалось. Наконец, мне, хоть и с большим трудом, но удалось затащить брата в лодку через борт. Я тут же бросил подельника, с которого лились галлоны воды, отфыркиваться на корме, а сам с остервенением заработал обоими вёслами, разгоняя наше судно до крейсерской скорости.
Причалив к нашему пятачку, мы затаились, с опаской осматривая окрестности. Но на пруду было тихо. Видимо, те голоса, что я услышал, принадлежали просто проходившим мимо дачникам. Вокруг летали беззаботные стрекозы, и царило полное полуденное умиротворение.