Представить такое ныне просто невозможно. Чтобы недалеко от города, на речке, мимо которой ходит дачный автобус, и где ловится хороший карась, не было народа? Сейчас, уехав даже за двести километров, невозможно приткнуться на берегу из-за огромного количества страждущих. Но память возвращает меня к давно ушедшим временам: мы с отцом сидим и смотрим на покачивающиеся на воде поплавки. Над головой поют птицы, тихо гудят редкие комары. И если долго не клюёт, никто не мешает нам переместиться метров на десять вправо или влево и попытать счастья там, потому что больше в пределах видимости никого нет.
Вдруг я настороженно замираю. Отец смотрит на меня вопросительно. Я киваю на свою удочку. Поплавок чуть качается, потом начинает медленно двигаться в сторону. Я хватаю удилище, готовясь подсекать. Поплавок всё ещё ведёт вправо и, наконец, чуть притапливает. Я дёргаю вверх. Есть!
Карась сопротивляется отчаянно, я не могу поднять его сразу, поэтому тащу к берегу сквозь водоросли, рискуя упустить. Но снасть выдерживает, серебряный трофейчик вылетает на зелёную траву. Хороший!
«Ла-а-апоть!» – восторженно приговаривает отец, подбегая к добыче и снимая рыбину с крючка. – «Ла-а-апоть! Лапотёночек!». Он искренне рад за меня, а я стою и счастливо улыбаюсь.
Почему-то, почти всегда, я облавливал отца. Причём это нисколько нас не напрягало, как не напрягает меня и ныне, когда мы рыбачим с Алисой (отца уже давно нет в живых). Не было у нас ни духа соперничества, ни зависти, мы просто радовались успехам друг друга и никогда не задумывались о таких само собой разумеющихся вещах.
Иногда нас с отцом вывозили на рыбалку, как белых людей, на автомобиле.
Один раз его хороший друг, бывший воспитанник, только что купивший «Запорожец»9, и желая продемонстрировать нам столь потрясающую воображение машину, завез нас на хмурое озеро Надеждино.
В другой – благодарный грузин, решивший засвидетельствовать своё расположение, так как его сын занимался футболом в команде отца (где тренировался и я). Так уж у них, у восточных людей, было принято.
Кстати, Заза (так звали сына грузина, вернее, так он назвался, потому что полное его имя никто выговорить из нас не мог) отличился тем, что пришёл на первую тренировку без шапочки и перчаток. Была ранняя весна, везде лежал снег, температура – минус 18 по Цельсию. А занимались мы на улице.
На вопрос «Почему?», Заза ответил застенчиво: «А у нас тепло». Он, надо сказать, очень плохо говорил по-русски.
Да и играл в футбол он слабовато, часто не проходил в основной состав, но почему-то мы с ним подружились. И когда, уже летом, его отец повёз нас на природу на шашлык, я очень обрадовался.
Разумеется, на выезд я взял свои снасти. Пока отцы сооружали костёр и устанавливали мангал, я привычным движением быстро размотал пару донок и закинул в Иртыш.
Место оказалось удачным – клевать начало почти сразу. Я позвал Зазу и назначил его следить за одной снастью. И он тут же поймал небольшого подлещика. У парня загорелись глаза, и мы принялись с большим азартом таскать чебаков и подлещиков. Так как Заза по-русски выразить всю степень своего восторга не мог, то он просто восхищённо цокал языком и благодарно на меня посматривал, сверкая чёрными глазами. А потом, уже у костра, то и дело хлопал меня по плечу и восклицал раз за разом: «Антон! Друг!»
Никогда ещё я не ел таких вкусных шашлыков, видимо, способность к их готовке заложена у грузин на генном уровне.
Жаль, что наши дороги с этими симпатичными людьми разошлись почти сразу после этой поездки. Зазу перевели в другую школу, и ему стало далеко добираться до стадиона. А его отца, пару лет спустя, мой батя заметил как-то на рынке, но подойти к нему постеснялся, тот продавал какие-то старые вещи.
Ну и чтобы мой рассказ о запоминающихся клёвых местах, на которых я рыбачил в детстве, был полнее, не могу не упомянуть ещё об одной «нашей» точке. Располагалась она за деревней «Сады Комиссарова» или «Комиссаровкой», как мы её называли. Добираться туда приходилось на автобусе. Вернее, на двух. Вначале на самом первом утреннем мы доезжали до вокзала, а оттуда уже на дачном до самой Комиссаровки. Там предстояло пройти ещё сквозь всю деревню, потом через поле и затем уже спуститься к Иртышу.
Несмотря на то, что дорога занимала у нас почти три часа, и оказывались мы у воды только ближе к девяти, клёв утренний мы ещё заставали. На удочки, переделанные в донки, ловился разнокалиберный чебак, на «закидушки» попадался подлещик средних размеров. На малька брал небольшой судачок. Скучать не приходилось. Обычно мы рыбачили до обеда, потом сматывали снасти и шли на остановку. Домой приезжали уже часам к шести вечера. Многие считали нас странными. Встать в пять утра, потом трястись три часа на автобусе, поймать дюжину-другую чебачков и ехать столько же обратно? Это не очень укладывалось в привычные представления об удовольствиях. Но мы не спорили. Каждому своё. Даже те несколько часов на реке привносили в нашу жизнь потаённый смысл, и уже был не столь важен улов. Каждая такая рыбалка давала нам что-то эфемерно-неосязаемое, но приобретённое нами уже на всю оставшуюся жизнь.
В Комиссаровке я впервые в жизни увидел живого двухкилограммового леща, которого выволок мужик, рыбачивший справа от нас. После того, как трофей оказался у него в садке, мужик от радости принялся танцевать на илистом берегу. Эта огромная рыба настолько тогда меня поразила, что я решил обязательно поймать когда-нибудь такую же. И спустя тридцать лет моя мечта сбылась, но это, как принято сейчас говорить, уже совсем другая история.
Дед Никита
Хочу сказать пару слов про своего деда Никиту. Потому что о нём всегда приятно вспоминать. И не только мне, а, наверное, всем родным, кому довелось с ним близко общаться. Великой души был человек, как бы ни пафосно это звучало в данном случае. Дед Никита прошёл две войны – финскую и отечественную. Служил в зенитной артиллерии, наводчиком. Дед награждён несколькими боевыми медалями. Хоть и перенёс контузию, воевал до самой победы. И дожил почти до 90 лет.
Конечно, он заслуживает гораздо большего, чем упоминания здесь в несколько слов. Но просто хочется, чтобы те, кто прочитает даже эти скупые строчки, знали и о том, что жил на земле такой замечательный человек – Никита Павлович.
Сколько его помню, он всегда и всем помогал. Помогал моим родителям, выступая с бабой Полей в роли няньки. Можно сказать, что вырос я под их присмотром. Потом ухаживал за самой бабой Полей, когда она заболела астмой, да так и не оправилась. Много лет он был с ней неотступно, помогая переносить страдания. Потом вёл хозяйство в деревне, помогая своему сыну, моему дяде – Алексею Никитичу. Держал там скотину, вёл домашние дела, собирал урожай в огороде. До самого своего ухода легко взваливал на плечи мешок картошки. И никогда не жаловался на судьбу.
«Пережили зиму. И хорошо» – приговаривал он всё время.
Наличествовал у него, правда, грешок – любил матюкаться. Причём арсенал этих самых матюков у него имелся обширнейший. Конечно, я сейчас уже не вспомню все лингвистические конструкции этих эмоциональных высказываний, но звучали они впечатляюще. Причём, некоторые выражения я никогда и ни от кого больше не слышал. Из того, что можно напечатать, например, присказка «Якри тебе!» или «Ху! Ят-тни тебя-то так!». А если же он восклицал: «Едрит твою в копалку!» было понятно, что «дело пахнет керосином».
Бабушка и мамка постоянно стыдили его за эту несдержанность, ну а мы, ребятня, только веселились, слыша его грозные ругательства, которые только ругательствами и оставались. Высказав их, он словно выплёскивал весь негатив, и снова становился добрым и свойским дедом.