И вот теперь на смену этим мыслям, заплутавшим в тупиковом лабиринте, пришли ночные кошмары. Лёжа с открытыми глазами в ещё сумрачном купе, он смотрел на отражавшиеся на потолке прыгающие тени и отблески огней, которые то появлялись, то исчезали, и пытался вспомнить сон с того момента, когда в лужу упал его брат Самвел.
Эдуарда вдруг передёрнуло от ужаса – воспалённое воображение нарисовало окончание ночного триллера. Отрезанная голова его младшего сына Ашота, не отрываясь, смотрела на отца и катилась по перрону, пытаясь догнать уходящий поезд. Красные огни семафоров отражались в мокром асфальте и в лужах, казавшихся кровавыми. Самвел и Лена стояли на коленях в разлитой повсюду крови.
«Да нет, брат действительно упал, и Лена помогала ему подняться. А красный цвет – это отблески семафора на мокрой платформе». Эдуард окончательно проснулся. Его окровавленная ладонь упрямо свидетельствовала о том, что всё во сне было правдой.
…В памяти всплыла безымянная церковь в первой русской станице, куда они заехали, увидев с дороги крест над колокольней. Обшарпанная кирпичная церквушка, похоже, доживала свой век. На паперти никого не было: ни крестящихся и невнятно бубнящих одними губами молитвы прихожан, ни просящих у них милостыню нищих, стоящих почему-то всегда спиной к Богу и осеняющих себя крестным знамением, только получив в руку земное доказательство божественного чуда. Эдуард, ведя Виолетту, толкнул дверь и, не крестясь, вошёл внутрь. Глаза, постепенно привыкнув к сумраку, различили за пустым алтарём фигуру священника, бормотавшего псалмы для самого себя. В церкви, кроме него, никого не было. Пистолет, оттягивавший карман и бивший по ноге при каждом шаге, словно хотел напомнить Эдуарду о том, что ему здесь не место.
Виолетта, оторвавшись от мужа, прошла к алтарю. Священник, лишь бросив взгляд на неё, дал ей свечку и сказал:
– За упокой? К Николаю Чудотворцу, других икон всё равно не осталось.
Женщина приблизилась к единственной во всей церкви иконе, зажгла свою свечку от толстой свечи, уже догоравшей перед святым ликом, и в рыданиях медленно опустилась на каменный пол. «Слава богу, не онемела и не сошла с ума!» – подумал Эдуард, услышав, наконец, после почти суток пути, голос своей жены.
– Креститься надо, когда в святое место входишь, нехристь! – священник незаметно оказался за спиной Овсепяна. – Адский огонь питается нашей кровью, которую мы проливаем на земле!
– Твой рай, что ли, лучше?
– Не храни зло в своём сердце, сын мой! – смягчил тон настоятель, заметив возбуждённость мужчины. – Иначе оно будет преследовать тебя всю жизнь до самой…
Овсепян не дал священнику договорить.
– О чём ты говоришь?! Пугаешь праведным гневом и смертью? Да что ты знаешь о смерти? Проповедуешь добро и смирение? Посмотри на свой крест, который ты несёшь, – это меч, которым твоя вера насаждается…
– Не смей судить о Божьем промысле…
– Промысел-то, может быть, и Божий, только ведётся он человеческими руками! – резко развернувшись и с ненавистью глядя попу в глаза, произнёс Эдуард. – Зачем твоему Богу мои дети? В чём они провинились?!
Священник некоторое время молчал, но не отводил своих серых выцветших глаз от злого взгляда незнакомца, пытаясь в нём что-то прочитать.
– Видать, война грядёт, раз Господу не хватает ангелов на небе…
Глава 2. Ночью 19 января в парке Зорге
– Постойте, не выходите на улицу, я проверю!
Из углового подъезда вышел плотный коренастый мужчина с фигурой борца и остановился, осматриваясь вокруг. Было пусто. Мужчина, тяжело вздохнув, бросил взгляд на подсвеченный тусклой лампочкой кругляк с надписью «ул. Каспийская, дом 2» («Как бы не в последний раз», – мелькнула у него мысль) и протянул руку к металлической скобе, прибитой к двери вместо ручки.
– Кажется, никого! Пошли тихо, без разговоров.
Противно, по нервам, словно стеклом по стеклу, снова скрипнула дверь подъезда, и несколько теней, дрожа в ночном свете фонарей, скользнули по серым бетонным стенам жилых домов, быстро пересекли улицу и скрылись в темноте парка Зорге.
– Папочка, мне страшно!
– Виолетта, успокой детей! Мама, пожалуйста, не отставай!
– Господи милосердный, спаси нас и сохрани!
– Теперь только мы сами, только сами!
– Боже, Эдик, неужели это наш Баку?!
– Уже не наш.
Тот, кого они называли Эдиком, вдруг остановился и отвёл правую руку в сторону. Две женщины и два мальчика, наткнувшись на его выставленную руку, замерли за его спиной. Он напряжённо всматривался вперёд, туда, откуда шёл свет. Парк заканчивался, и за последним рядом деревьев уже виднелась широкая, освещённая фонарями улица Самеда Вургуна.
Несильный январский ветер с моря шелестел в пустых кронах, мерно раскачивая скрипучие голые ветки, сталкивая и спутывая их. В свете мерцающих фонарей и временами выглядывающей из облаков луны ветки деревьев казались беглецам сетью, которую на них вот-вот набросят. Других звуков слышно не было. Город, похоже, спал, и только эта странная компания нарушала спокойствие ночного парка. Эдуард пристально вглядывался в темноту, понимая, насколько обманчивым и опасным может быть видимое спокойствие притихшего Баку.
Оставаясь в тени дерева, он достал из кармана куртки пистолет, осмотрел его и снял с предохранителя. Рядом с ним, держа за руки двух мальчиков пяти и восьми лет, переводила дыхание Виолетта. Положив одну руку ей на плечо, а другую на сердце, справа от неё молча плакала пожилая женщина – мама Эдуарда.
– Придётся выйти на улицу, до машины несколько кварталов, но это самая оживлённая часть пути, – произнёс мужчина.
– А что если там азербайджанцы? – волнуясь, спросила Виолетта.
– Господи! – охнула пожилая женщина. – Накаркаешь!
– Поэтому первым пойду я, разведаю обстановку, а вы ждите моего сигнала, я мигну два раза фонариком, после этого пойдёт мама с сумкой, когда ещё раз мигну, пойдёшь ты с детьми! – проинструктировал Эдуард жену.
– Я могу повести Ашотика.
– Мама, я сказал: пойдёшь одна после меня! Нас много, и мы слишком заметны вместе. Всем делать только то, что я скажу! Пацаны, не дрейфить, всё будет хорошо.
И мужчина, суеверно сплюнув через левое плечо, осторожно пошёл на свет… Вслед его крестили две пары женских рук, а детские глаза неотрывно провожали отца, пока могли разглядеть: он бесшумно двигался скользящей походкой, ничем не выдавая своего присутствия. Это явно была походка профессионала.
Вот и улица Самеда Вургуна. Как назло, все фонари были исправны и хорошо освещали пустынную, но очень широкую проезжую часть и просторные тротуары. Никого. Окна в домах не горели. Странно: обычно несколько окон в доме всегда светятся. Кто-то наверняка мучится бессонницей, грея на кухне чайник. Или таксист, припарковав на тротуаре свою лимонную «Волгу» с шашечками, заскочит домой на чашку кофе. А то какой-нибудь пенсионер засобирается на рыбалку – отсюда до моря всего каких-то полчаса пешком. Но сегодня ни в одном доме на всей улице ни одного освещённого окна.
Внезапно, мигнув, погасли все фонари. Почему? Какого чёрта? На часах три часа ночи. «Ну, хоть это в помощь», – подумал мужчина и подал условный сигнал фонариком в темноту парка.
Послышался хруст веток под чьими-то спотыкающимися ногами, но почему-то очень частый. Шёл не один человек. Через несколько минут к мужчине подошли обе женщины и дети, которых он оставил в парке.
– Я же говорил идти раздельно! Что непонятно?
– Эдик, страшно очень! Это я попросила пойти вместе. Прости, сынок! – виновато прошептала мать.
– А сумка где?
– Господи, там под деревом забыли!
Эдуарду пришлось вернуться в парк. «Хорошо, что пропало освещение. Можно хотя бы не петлять между деревьями, а пробежать напрямик по аллее», – размышлял он.