Виолетта словно почувствовала на себе его умоляющий взгляд и обернулась к окну, которое разделяло две прижатые ладони. Рука снаружи вдруг сорвалась, скользнув по мокрому стеклу, и Эдуард подался всем телом за ней, словно хотел удержать. Самвел на бегу споткнулся о выбоину в асфальте и упал, растянувшись в луже во весь рост. Всю последнюю неделю, после того как Овсепяны приняли решение уехать, он крепился, не давая воли эмоциям, даже когда оставался один, старался всех поддержать, а сейчас, беспомощно лёжа на перроне под проливным дождём, не смог сдержаться и разрыдался во весь голос.
– Любимый, поднимайся. Пойдём домой. – Это Лена, опустившись рядом на колени, пыталась помочь ему встать.
Поезд длинной чёрно-зелёной дымящей змеёй уходил за горизонт, увозя людей в неизвестность. Армянская семья стремилась оторваться от своего счастливого прошлого и кровавого настоящего, отправившись на этом поезде в Ленинград.
Начиналась новая жизнь…
Но та прежняя, от которой убегал Эдуард Овсепян, уже готовилась нанести очередной удар и только подстерегала момент. Эдуард даже не догадывался, что в спортивной сумке увозит с собой проклятье прошлого. Он долго вглядывался в мелькающие за окном тени, а на него смотрело усталое, осунувшееся незнакомое лицо, иссечённое, словно клинком, морщинами. Давно не стриженные густые усы, когда-то придававшие ему задорный вид, обвисли, состарив лет на двадцать. Широкие округлые плечи борца ссутулились, портя подтянутую спортивную фигуру. Эдуард хотел поймать отражение своих глаз, но, заметив глубокие мешки под ними, отвёл взгляд от стекла и посмотрел на Виолетту. В полусумраке купе её восточная красота казалась неестественной: правильные мягкие черты лица, обрамлённого густыми чёрными волосами, ниспадавшими на пышную грудь, в бликах горевшего ночника несли на себе отпечаток жертвенности. Маленькие ладони покорно лежали на столе. Она сидела всё так же неподвижно, то ли в трансе, то ли в забытьи, и глаза её были прикрыты. «Может, всё-таки заснула?» – подумал Эдуард и вспомнил про сумку.
Он зашёл в купе и закрыл дверь. Сняв сумку с багажной полки, он долго не решался её открыть, но наконец потянул за молнию. Разворошив пачки с деньгами, достал со дна дорогой кинжал с костяной рукояткой, инкрустированной крупным рубином в форме сердца. Блеск драгоценного камня и холодный булат клинка завораживали. Эдуард повертел оружие, и рукоять вдруг будто сама легла в руку. Он поднял кончик лезвия к бледно-синему свету ночника, пытаясь разобрать таинственную арабеску, и внезапно почувствовал, как что-то отчётливо отдалось ударом в ладонь. Эдуард вздрогнул, поёжился от суеверных предчувствий, положил кинжал на столик и выключил ночное освещение.
Мрак поглотил всё. Только рубин на кинжале зловеще поблёскивал в свете мелькавших за окном фонарей.
Роман Георгиевич Шведов заканчивал обход залов Артиллерийского музея, как всегда оставив на «десерт» свой любимый зал холодного оружия. Ночной сторож, хорошо зная привычки директора музея, уже ждал его у входа, чтобы затем проводить до кабинета и попить вместе чаю. А под хорошую байку расчувствовавшийся старик мог угостить и коньячком. Дождавшись, когда тот вдоволь налюбуется клинками, мерцавшими холодным блеском и скучавшими по своим историческим, кровавого оттенка делам, сторож услужливо распахнул дверь перед директором, потом обернулся, закрыл её, повернув ключ в замке, подёргал на всякий случай и пошаркал вслед за Шведовым.
Роман Георгиевич налил воду из графина в электрический чайник и нажал кнопку. В ожидании, пока закипит вода, он ходил в задумчивости по кабинету, не обращая никакого внимания на сидевшего на диване сторожа. Подошёл к окну и открыл форточку. В помещение ворвался, качая тяжёлые портьеры, свежий и влажный ветер с Невы. Шведов с удовольствием вдохнул вечернюю прохладу, пытаясь уловить в сыром воздухе признаки весны. В плавном течении Невы неуклюже поворачивались и ныряли набухшие серые льдины.
«Начало марта, а весной и не пахнет! Кто придумал эти календари? Никакой связи с реальной жизнью, – подумал старик. – Плывущая по чёрной реке рыхлая серая льдина – вот как, оказывается, выглядит наступающая весна!»
Оторвавшись наконец от размытого вечернего пейзажа за окном, он обернулся к сторожу. Тот уже разливал чай по большим гранёным стаканам в подстаканниках. Он знал, что директор любит пить ароматный напиток большими порциями.
– А что, Семёныч, не хлопнуть ли нам по рюмашке?
– По какому случаю, Роман Георгиевич?
– Наконец пришёл альбом, который я выписал из Англии. Вот, посмотри, какая красота!
На столе лежало роскошное издание в суперобложке «История холодного оружия древнего Востока». Подержав тяжёлый том на весу и перелистнув несколько страниц с иллюстрациями, Семёныч, подполковник в отставке, положил его обратно.
– Не понимаю ничего. Здесь всё на английском. Вот если бы современное оружие, финки, штык-ножи, тогда другое дело. А так история одна в музейной пыли!
– А как тебе, Семёныч, такой экземпляр?
Сторож по-военному изрядно отхлебнул коньяку и, не отрываясь от рюмки, покосился на чей-то портрет во всю страницу.
– Этот толстяк? Ну, падишах какой-нибудь. Да мало ли кого русские били в турецкие войны!
– Ты прав, это турецкий султан Мустафа IV. Но это не главное, посмотри на его пояс и нож!
– Мелковато, – пожаловался сторож, надевая очки.
– Вот здесь крупнее.
Роман Георгиевич перевернул страницу, показывая крупное изображение искривлённого кинжала бебута, усыпанного драгоценными камнями и инкрустированного витиеватыми арабскими узорами и надписями, и кожаного пояса с роскошной вышивкой серебром.
– Что сказать, Роман Георгиевич, богато, конечно! Но толку с этого? Бесполезная вещица.
– Не скажи, Семёныч, не скажи! – директор подлил коньяку отставному вояке, с которым любил поговорить об оружии. – Это знаменитый восточный кривой кинжал бебут. Для всадников. Позже его носили артиллеристы, которым длинная, пусть даже очень кривая, сабля была неудобна. Это что касается практической стороны. А относительно эстетической…
Роман Георгиевич задумался, словно подыскивая единственно правильные слова для описания уникального ножа.
– Ты слышал, как бьётся сердце? Не в стетоскопе, конечно, а в руке?
– Вы о чём?
– Этот клинок сконструирован так, что наносивший удар чувствовал, как на конце лезвия трепещет сердце. Неизвестный талантливый кузнец-оружейник сделал полую рукоятку со струной от клинка до головки, по которой двигался сердечник. От удара он бил в рукоятку, а натянутая струна создавала эффект дрожания – сердечного трепета! Что ты на это скажешь?
– Любой военный мечтает услышать последний удар сердца убитого им врага! Мастер явно знал толк в оружии…
– И прекрасно понимал психологию убийства! Не зря кинжал прозвали Слышащий Сердце. Эх, вот бы увидеть его!
– Н-да, увидеть в руке, но не в груди…
«Та-та-та-та!!!»
«Виолетта-та-а-а-а!» – выкрикнул Эдуард, очнувшись от забытья.
«Та-та! Та-та! Та-та!»
Колёсные пары, перестукиваясь, как стреляющий автомат, на стыках рельс, вторили его ночному кошмару.
«Та-та-та-та!!!»
До судорог сжимал во сне спусковой крючок «узи» Эдуард. Он весь в холодном поту, с выпрыгивающим из горла сердцем приподнялся на полке, отыскивая на столике оставленный с вечера чай. Острая боль пронзила указательный палец – которым он провёл по лезвию забытого кинжала. По пальцу потекла струйка алой крови.
Это пришёл первый ночной кошмар, который не скоро оставит его сны. Долгими днями и длинными бессонными ночами в Краснодаре Эдуард пытался пережить утрату матери и сыновей, изжить из себя ночную бакинскую трагедию и представить себе их с Виолеттой будущую одинокую (врач однозначно сказал, что она больше не сможет иметь детей) жизнь на новом неизвестном месте. Может быть, им повезёт устроиться на работу в Ленинграде. Об этом Эдуард даже не беспокоился – его спортивная сумка доверху была набита деньгами. Но как жить дальше без детей, без ощущения домашнего уюта и семейного тепла – которое, казалось, было безвозвратно, как само возвращение в Баку, утрачено. «Не как, а чем жить дальше?» – тяжело размышлял он.