Миних побагровел:
– Как же Вы посмели распорядиться моими людьми?!
– Посмел, батенька.
– Какое Вы имели право?!!
Тот поднял на фельдмаршала угрюмый взгляд:
– Приказ государыни-императрицы.
Миних вскочил, извергая гнев:
– Будто я не знаю, кто этот приказ составил?! – он грубо ткнул пальцем канцлеру в грудь, – Не изображайте тут святую простоту!!
– А ну прекратить!!! – Остерман приподнялся из кресла и со всех сил ударил кулаком по столешнице, – Что Вы мне истерики закатываете, будто визгливая бабёнка?! Да на Вашем месте я бы прикусил язык и не заикался даже об этой истории, учитывая то, какое опасное положение сейчас на наших границах со Швецией!
– Это почему же я должен прикусить язык?!
– А вот почему! – и канцлер, отперев ключом нижний ящик стола, вдруг извлёк оттуда мятый листок бумаги и сунул его под нос Миниху, – Узнаёте?!
Тот, увидев свой почерк, побледнел, сумев вымолвить лишь одно слово:
– Откуда?…
– Нашли при обыске у Левицкого. Было зашито в подкладке рукава, – и, сделав страшные глаза, навис над фельдмаршалом угрожающей тенью, – А знаете, сколько за эту бумажку Генеральный прокурор Верховного королевского суда готов заплатить?! Ведь виновного в убийстве Синклера до сих пор жаждут найти. А тут нате-ка, доказательство прямо на блюдечке с голубой каёмочкой!! Чистосердечное признание собственной рукой!!
Миних, подогнув колени, бухнулся на стул, обхватил руками голову и в сердцах выругался:
– Болван!
– Согласен!! – торжествующе подтвердил Остерман, – Болван тот командир, что отдаёт солдатам письменно приказы, которые потом могут стоить ему не только карьеры, но и жизни!
И, помахав злополучным листком, аккуратно свернул его, пряча назад и приговаривая:
– Это ещё спасибо скажите, что записочку сию господин Ушаков сперва мне показал, а не догадался напрямую государыне представить! Иначе тут бы такое закрутилось!! И не сидели бы Вы, любезный Христофор Антонович, передо мной на стульчике и не бряцали орденами. А сидели бы в камере, да звенели кандалами!!
Фельдмаршал безмолвствовал. Остерман тем временем опустился в кресло, поправляя сползающий с плеча плед:
– Да Вы, Миних, в ножки мне должны кланяться!! Одно моё слово перед государыней – и всё бы решилось иначе! Вас, виновника убийства Синклера, мы бы выдали с потрохами Верховному королевскому суду. И от лица Анны Иоанновны покаялись бы перед всей Европой, мол, нерадивый генерал самовольничать вздумал – наказывайте наглеца по заслугам; возражать не станем! И всем бы сразу стало спокойно и хорошо. И не стояли бы сейчас шведские полки на наших границах, не грозили бы нам оружием! Что стоит одна Ваша жизнь против жизней тысячей солдат и чести всей Российской империи?!
Миних сидел понурый и раздавленный, не в силах ничего произнести в ответ. Андрей Иванович, выждав паузу, поинтересовался:
– Ну, что? Поостыли, любезный друг? То-то же… Может, чаю желаете? Прикажу подать.
– Не надо, – прошептал Миних.
– Как Вам будет угодно.
– Сколько?
– Что?
– Назовите цену.
– О чём Вы?
– Верните мне записку. Я готов заплатить любую сумму, что Вы назовёте.
Остерман иронично взглянул на него и скрестил на груди руки:
– А кто Вам сказал, друг мой, что она продаётся? Я и не думал Вам её предлагать.
– Чего же Вы хотите?
Остерман развёл руками:
– Пока ничего. Ну, разве что предупредить Вас, чтобы впредь были осторожней, – и он снисходительным жестом похлопал фельдмаршала по руке, – Христофор Антонович, Вы уж не обессудьте, но времена нынче мутные настают.
– Что?
– Как, что? Сами видите, шведы грозят войной, а государыня сильно больна; не ровен час преставится! Все пребывают в крайней тревоге, я бы даже сказал, в панике. Вы вот пришли ко мне по-свойски, накричали, кулаками размахивали. Откуда мне знать, что Вы ещё можете против меня затеять? А так у меня есть от Вас надёжная защита. И Вы, прежде, чем принимать скоропалительные решения, впредь не забывайте об этом.
дом князя С. В. Лопухина
Степан Васильевич вошёл в гостиную и, обнаружив там почти всех обитателей дома вместе с баронессой Микуровой, удовлетворённо потёр ладони:
– Очень хорошо, что все здесь. Есть новость!
– Не может быть, – всплеснула руками Наталья Фёдоровна, – Говори же, Степан!
Тот набрал в грудь воздуха и выпалил:
– Жив! Жив Василий!
В гостиной все встрепенулись, подскочили, загалдели. Бросились обниматься.
– А я что говорил? – радостно закричал Иван, – Я знал, что не мог Василь сгинуть!! Не таков он!
Василиса Ивановна расплакалась:
– Слава Всевышнему! Услышал господь мои молитвы! – она неистово перекрестилась несколько раз, вытерла краем платка слёзы с лица и облегчённо выдохнула, – Ну? И где этот негодник?!
– В ссылке.
В гостиной разом повисла немая тишина. Всё семейство Лопухиных замерло, будто парализованное, устремив на главу семьи изумлённые взгляды.
– Как, в ссылке?! – растерялась Василиса Ивановна, – Где? И, главное, за что?!
Степан Васильевич негромко откашлялся:
– А этого никому знать не позволено.
– Как же так?
Он виновато пожал плечами:
– Государственная тайна.
Едва разгоревшаяся всеобщая радость вмиг обернулась горестным унынием. Настя с потухшим взором безвольно опустилась на диван. Наталья Фёдоровна сочувственно обняла дочь. Василиса Ивановна только и смогла, что в недоумении развести руками и произнести:
– Вот наказанье-то… Да что же он такого сумел натворить-то, ирод?!
Императорский летний дворец
О пошатнувшемся здоровье императрицы не зря ходили слухи. Долгое время ей удавалось искусно скрывать от поданных истинное положение дел. Но, спустя пару месяцев после рождения долгожданного наследника, Анна Иоанновна окончательно слегла. На фоне припадков летучей подагры, открылось кровохаркание. А сильные опоясывающие боли сделались непрекращающимися.
Бирон, встревоженный опасным положением, под предлогом любви и заботы, блокировал покои императрицы от визитов. Особенно герцог старался оградить государыню от возможности видеться с Анной Леопольдовной, первой кандидатурой в регентши к малолетнему наследнику, опасаясь, как бы тётушка с племянницей, встретившись, не договорились бы о правах престолонаследования.
Учитывая ту неприязнь, которую испытывали друг к другу Бирон и Анна Леопольдовна, герцог отчётливо осознавал; если принцесса окажется в числе наследников на престол, то ему ничего не останется, как убираться по добру по здорову в свой Митавский дворец в Курляндии.
Ежедневно, оставаясь наедине с умирающей императрицей, Бирон вперемешку с ласковыми словами, нашёптывал ей обо всех напастях, коими чревато было бы допустить Брауншвейгскую фамилию к Российскому престолу.
– Аннушка, душа моя, – пел он елейным голосом, держа её за руку, – Ты пойми, принц Антон хоть с виду и скромен, и умом неказист. Но за спиной у него Священная Римская империя. Слетятся, точно вороньё! Втянут Россию в свои войны, и будут кровью русских солдат себе славу наживать и земли присваивать. Ослабят и растащат нашу империю по кусочкам.
– Что ж ты мучаешь-то меня?! – укоряла его Анна Иоанновна, тяжело переводя дыхание, – Я ведь не за принца австрийского хлопочу, а за родную племянницу. Кровинушку мою.
– А поговорка на что? Муж и жена – одна сатана! – не уступал Бирон, – Анна Леопольдовна душа мягкая, добрая. Разве ж она мужу откажет, если он в том её сердечно попросит? Да и, правду сказать, не довольно ли Россия на троне повидала женских обличий?
– Да где мужики-то?! – вздыхала Анна Иоанновна, – Вот Ванечка вырастет, будет государству защита и опора.
– В том-то и дело, когда ещё вырастет? И, чтобы вырос добрым царём, надо, чтоб при нём наставник был хороший. А чему будущего государя может научить этот Брауншвейгский недотёпа? Учитель цесаревича должен быть почитаемым при дворе, влиятельным, умным и строгим.