Бывая наездами в городе, мы иногда выбирались в кино, ходили в видеосалоны. К сожалению, интересы у нас стали радикально отличаться. Ложкина всё больше тянуло на эротику, и он предпочитал «Царицу ночи», «Греческую смоковницу», «Американский пирог», а я оставался предан боевикам и фантастике, открыв для себя серию фильмов про Джеймса Бонда.
Увлечение Венечки «клубничкой» сыграло с нами, однажды, злую шутку. Очередной сеанс эротического фильма, на который Ложкин уломал меня составить ему компанию, начинался в девять часов вечера. Это был фильм «Самое симпатичное заведение в Техасе», и я по давности и не скажу о содержании, но зато припоминаю зал, битком набитый любителями приобщиться к высокоинтеллектуальной западной культуре, и что закончился сей «шедевр» в половине одиннадцатого. Любители эротики, по окончании воскресного сеанса, ломанулись на остановку, где и без них столпилось полно желающих в полночный час поскорей добраться до квартиры. Будто назло, немногочисленные автобусы, будучи до предела забитыми людьми, у кинотеатра не задерживались, следуя по маршруту. Почти стемнело, когда нам удалось каким—то чудом протиснулись в «ЛАЗ», следующий в другой район, и проехали так, хотя бы, четверть пути.
Буквально, вывалившись из салона на одной из улиц, мы с Веней стремглав бросились к, притормозившему неподалёку, «ЛиАЗу», на нём могли бы доехать до дома. Но стоило нам подбежать к автобусу, это корыто, до отказа набитое людьми, с висящими на подножке пацанами, с незакрывающимися дверьми, просев, медленно и натужно устремилось в ночь, мигнув нам напоследок красными глазёнками фар. Стояла уже ночь и более транспорта не предвиделось до самого утра.
Костеря Ложкина на чём свет стоит, я пошкандыбал вслед за ним вдоль по шоссе. До дома оставалось около четырёх километров, и их предстояло преодолеть в темноте, по плохо знакомой дороге. Я случайно зимой и днём—то в том районе заблудился, правда, потерял ориентиры в сильный снег, метель, даже ближние дома тогда скрывались за снежной пеленой. А тут…
Казалось, Веню сложившаяся ситуация чуточку забавляет. Оттопав около полутора километров ровным шагом прямо по трассе, что стало возможным благодаря, практически, полному отсутствию машин, я предложил немного пробежаться рысцой. Но Ложкин заартачился, и после непродолжительных препирательств, я, и без того обозлённый, плюнул и помчался вперёд, оставляя приятеля позади. Конечно, делать так ни в коем разе не следовало, но раздражение, желание как—то досадить, стремление быстрее очутиться в уюте, толкнули меня вперёд, и вскоре Веня растворился в темноте позади. Он что—то кричал, но я в ответ, не останавливаясь, поторапливал отстающего словами: «Давай, догоняй». Он, однако, и не подумал ускоряться.
Один раз, нарвавшись на пьяную хохочущую компанию, я почти уж было пожалел, о решении рвануть в одиночку, но парни оказались настроены дружелюбно, и только крикнули в спину: «Чё, спортсмен, что ли?» и получив в ответ утвердительное: «Ага», заржали.
Бабушка и дед в тот день находились в деревне, и я, запыхавшийся, открыл двери запасным ключом. Я успел попить, блаженно вытянув гудящие ноги на старом диване, привезённом сюда из деревни, чая, согретого наскоро, умыться и почистить зубы. Тут—то и нарисовался Ложкин. Я уже начинал тревожиться, как бы с Вениамином чего не вышло, поэтому, увидев товарища целым и здоровым, вздохнул с явным облегчением. А он, не говоря ни слова, стараясь не глядеть в мою сторону, выпил полстакана отдающей хлоркой воды из—под крана, вытащил из кладовки раскладушку, бросил на неё матрац и подушку, скинул на кресло одёжку, и, что—то обиженно бухтя себе под нос, не реагируя на расспросы, завалился спать, справедливо считая, что, сегодня в пути, я бросил его одного.
На следующий день состоялось бурное объяснение, но каждый остался при своём мнении, хотя в собственной правоте я и тогда был не уверен, и сейчас сомневаюсь. В самом деле, если уж и не удалось уговорить Ложкина перейти на бег, то следовало бы оставаться рядом с товарищем. Не помню, извинился ли я перед Веней в то утро, по—моему, нет. Часто в запале спора не удавалось справиться с азартом, охватывающим меня в подобные минуты, и безосновательным чувством собственной безусловной убеждённости, в связи с коей я, даже признавая в душе не полную свою правоту, продолжал тупо отстаивать принятую точку зрения. И, лишь какое—то время спустя оказывался способен, набравшись храбрости, признать излишнюю запальчивость и сомнительность своего поступка.
Чем больше автобус приближался к городу, тем сильнее я испытывал внутреннюю неуверенность и дрожь в руках. Так случалось всегда, когда требовалось иметь дело с чужими людьми в незнакомой обстановке. Я долго не мог научиться, состроив морду кирпичом, открывать нужные двери с ноги, громко заявляя о своих интересах, как неподражаемо делал, к примеру, Ложкин, везде чувствовавший себя, словно рыба в воде. Постепенно мне и вовсе стало безразлично, происходящее за окном «Икаруса», я вяло реагировал на тычки локтями в спину, производимые соседями, протискивавшимися к выходу, и полностью сосредоточился на переживаниях, где не последнее место занимала периодически всплывающая коварная идейка: «А, может, ну её нафиг, эту учёбу. Доехать до вокзала, а потом вернуться домой?». И размышления о том, на что решиться, то ли всё—таки выйти у моста вместе с Ложкиным, то ли проехать до конечной, ни к чему не приводили. Не имея сил определиться, я болтался в салоне туда—сюда, в такт, то тормозящему, то набирающему скорость, автобусу. К счастью, панические соображения не учитывали фактор наличия Венечки, который ни в жизнь не позволил бы спутнику проехать мимо института, и запросто мог недрогнувшей рукой выдернуть непутёвого товарища из толпы и пинком отправить в сторону ВУЗа, приговаривая: «Ты совсем *банулся?»
И тут, протолкавшись в мою сторону, Веня предупредил:
– Готовься, следующая наша?
– Как? Уже? – просипел я.
– Что? – не понял Ложкин из—за шума движка и, повернувшись в сторону кабины водителя, крикнул:
– За переездом притормозите, пожалуйста!
Проехав ещё метров пятьсот, усталый желтобокий «Икарус» остановился, прошипел дверьми «Пшли вон!», и выплюнул на тротуар нас с Веней и двух девушек, оказавшихся моими вчерашними одноклассницами, Варёновой и Зудилиной. Я и не понял, когда они успели очутиться в одном с нами автобусе. Впрочем, занятый ностальжи мыслями на протяжении всего пути, я не особо интересовался творившимся вокруг, не всматривался в лица окружающих, а девчонки стояли в самом конце салона.
Мы вежливо кивнули друг другу, произнеся, принятое в таких случаях, и ни к чему не обязывающее: «Привет!» Я неторопливо, стараясь растянуть время, достал сигарету, прикурил с третьей спички, повернувшись спиной к тёплому ветру, и удостоился неодобрительного взгляда Вени. Однако, он ничего не сказал, а дождался, пока я выпущу струю дыма, и бодрым шагом, не оглядываясь, направился к светофору. Варёнова и Зудилина маячили уже далеко впереди, и догнать их не имелось ни малейшего шанса. К слову, мы и не стремились играть в догонялки.
Перебравшись через дорогу, мы нырнули в тень железнодорожного моста, миновали это серое циклопическое сооружение, и вскоре вышли к деревянным домикам частной застройки, выстроившимся вдоль брусчатки. Росшие на обочине трассы тополя, ронявшие на землю свернувшиеся, пожухлые от жары, пыли и загазованного воздуха, листья, не скрывали видные издалека столбы красноватых дымов, упиравшихся в безоблачное небо, расползавшихся по нему грязным чернильным пятном. Деревья практически не давали тени, поэтому я счёл за благо всё—таки скинуть с себя пиджак, небрежно повесив его на согнутую в локте левую руку.