– Например, Вы, Варвара Николавна, могли бы заболеть.
– Могла бы! – обрадовалась Варька, и тут же скисла. – Нет, не хочу. Придётся лежать в комнате, под одеялом. Принимать лекарства. Лишиться всех развлечений. Нет! Заболеть – это на крайний случай. Ещё?
– Можно подговорить кузнеца Никиту, чтобы «вдруг» сломалась карета Анны Даниловны, и он её будет о-о-очень долго чинить, – предложил новую каверзу Степан. – Ведь посудите – если нет кареты, то не только Вы, но и сама Анна Даниловна никуда не уедет! И Вы, вроде бы тут не причём.
– Плохо ты знаешь мою матушку, – скривилась Варя. – Она подождёт пару дней, а потом отправит твоего отца в Тверь и прикажет купить ей новую карету! Денег у неё хватит.
Степан наморщил лоб и глубоко задумался. А Варька вдруг озарилась:
– А, знаешь, Стёпа, это хорошая мысль: мы не едем в Петербург не потому, что я этого не хочу, а потому, что маменька сама не может туда поехать! А вот почему она не может поехать? А?… Думай, Стёпа!
Он ладонью взъерошил волосы и бессильно выдохнул:
– Ну, не знаю. Анна Даниловна точно не поедет в Петербург только, если ей негде там будет жить. Но ведь у неё там целый дом.
– Да, целый дом, – подтвердила Варя, – со слугами и с управляющим. Она сказала: «Я написала управляющему, чтобы он подготовил для тебя комнаты». Подожди! Она пишет ему письма. А, значит, и он ей тоже пишет!
И Варька в предвкушении созревшего плана, удовлетворённо потёрла ладошки. Степан же пока пребывал в недоумении:
– А что это значит?
– Стёпа, вспомни, как в прошлом году на рождество Афанасий Кузьмич приболел и отправил в Тверь за покупками Фёдора! И написал ему список для бакалейщика всего, что нужно купить…
– Да! Помню, – оживился Степан. – Я стащил у отца список. А Вы своей рукой, ну точь-в-точь не отличишь от батюшкиной, дописали туда всякой всячины, чего мы только ни напридумали вместе с Надеждой Алексеевной и Александром Ивановичем, – он усмехнулся. – А отец потом никак не мог взять в толк, как он умудрился всё это написать?? И решил, что от болезни!
– Ага! – рассмеялась от души Варька, – Так вот! Степан, мне нужна вся почта, что приходила матушке от управляющего! Ты сможешь мне её достать?
– Варвара Николавна, да я для Вас… всё, что хотите!! – преданно заверил Степан.
1793 год август
Царское село
– Покажи! Какой интересный, – Дороти взяла в руки православный крестик Лизхен и погладила пальчиком его узорчатую поверхность. – Скажи ещё, как теперь тебя надо звать?
– Елизавета Алексеевна, – старательно выговорила Лиз.
Дороти усмехнулась:
– Чудно как! И непривычно. Но звучит красиво, как музыка из маминой шкатулки: динь-дили-динь – Е-лиза-вета – дили-дили-динь – А-лек-се-е-вна, – пропела Дороти и рассмеялась, – Помнишь того парня в лесу? Его тоже звали А-лек-се-ем: динь-дили-динь.
– Да, помню, – тихо ответила Лиз и склонила голову на грудь сестре.
– Ты сегодня такая тихая и печальная. Отчего?
– Оттого, что ты уезжаешь домой, в Карлсруэ. И мне кажется, я никогда тебя больше не увижу, дорогая моя Дороти. А мне так хотелось, чтоб ты была на моей свадьбе…
Они обнялись.
Карета для Дороти стояла у парадного крыльца. Елизавета попросила разрешения проводить сестру одна. Но две фрейлины, выбранные для неё царственной бабушкой жениха, остались стоять во дворе неподалёку.
Дороти на прощание шутила:
– Поцелуй от меня Александра. И будь умницей – нарожай ему много детей.
Карета тронулась. Лиз, как привязанная, пошла за нею, ускоряя шаг. И вдруг разбежалась, на ходу запрыгнула на подножку, распахнула дверцу и юркнула во внутрь…
Фрейлины в панике заметались по двору.
Лизхен крепко обняла сестру и заговорила быстро-быстро:
– Дороти, милая! Мне так страшно! Я остаюсь совершенно одна. И я боюсь. Боюсь их всех!!
– Что ты? Что ты? – та испуганно гладила её по голове, – Лиз, милая, ты совсем не одна! Ты – с Александром. Он тебя любит. Всё будет очень хорошо.
– Прощай, Дороти! – выдохнула Лизхен, поцеловала сестру и, так же на ходу, выпрыгнула обратно на дорогу.
Фрейлины, перепуганные странным поступком госпожи, заспешили к ней. Елизавета посмотрела вслед исчезающей карете и вдруг сорвалась с места и бросилась в сад, не разбирая дороги.
Она бежала и рыдала навзрыд. Ветки кустарников хлестали её по лицу, она отмахивалась от них, вскрикивая от боли, и продолжала бежать дальше. Фрейлины давно отстали, и уже никто её не преследовал, а она бежала, бежала и бежала…
Наконец, силы кончились. Лизхен рухнула на траву и долго лежала без движения, глядя застывшими глазами в бирюзовую даль, и представляла, что она умерла…
Отчаяние отступило. Она отряхнула платье и, выпрямив спину, неторопливо пошла обратно. Вскоре ей навстречу выбежали запыхавшиеся фрейлины:
– Ваше высочество! Что случилось? Что с Вами? – наперебой застрекотали они.
– Ничего не случилось, – сухо ответила она, – Всё в порядке.
Следуя в отведённые ей комнаты, в переходе между залами, она столкнулась с Платоном Зубовым. Согласно этикету, Елизавета приветливо склонила голову и заспешила дальше по своим делам, но высокая фигура Зубова вдруг преградила ей дорогу.
– Прогулки на свежем воздухе определённо способствуют улучшению цвета лица, – сказал Платон и поддел указательным пальцем её за подбородок.
Лиз в страхе отпрянула и ускорила шаг.
1793 год август
поместье Дубровицы
Варька прибежала к амбару, где Степан раскидывал для просушки сено, и загадочно поманила юношу к себе. Оглядевшись предусмотрительно по сторонам – не видит ли их кто – она вытянула из корсажа свернутый в трубочку листок бумаги и протянула ему:
– Смотри, что у меня получилось!
Степан развернул листок и прочёл:
– «Санкт-Петербург, Галерная набережная, особняк княгини А. Д. Репниной. Управляющему :
Любезнейший Филипп Никанорович.
Спешу сообщить Вам, что имею намерение провести в Дубровицах очень долгое время; тому есть определённые причины. А по сему велю за время моего отсутствия произвести капитальный ремонт в доме. Только Вам, дорогой Филипп Никанорович, могу доверить столь ответственное поручение. Вы человек знающий, и, уверена, сделаете все наилучшим образом. Первым делом смените обивку стен и паркет на первом этаже. И продайте кому-нибудь гобелены «пастуха и пастушки», что висят в гостиной. Обновите мебель в моем будуаре. И чтоб непременно все было сообразно последним модным течениям Европы. Как во времени, так и в средствах, Вас не ограничиваю. Прошу лишь регулярно и подробно сообщать мне обо всем.
Остаюсь Ваша княгиня Анна Даниловна Репнина.»
– Ну? Как? – прыгала Варька, довольная собой.
– Писано будто рукой самой Анны Даниловны, – похвалил Степан, – Не отличишь! Только я не совсем уразумел Вашу затею. Управляющий в столице будет делать длительный ремонт будто бы по просьбе Анны Даниловны. А что скажет на это сама Анна Даниловна? Зачем в её доме затеялся ремонт без её ведома?
– Всё продумано! Смотри! Это письмо я отправлю в Петербург, управляющему якобы от матушки. А вот э-это…, – и Варька вытянула из корсажа второй свиток, – Это должно прийти в Дубровицы из Петербурга матушке якобы от управляющего.
– А что в нём? – полюбопытствовал Степан, разворачивая и пробегая глазами второе Варькино творение.
Прочитав, он переменился в лице:
– Варвара Николаевна, а это не слишком…?
– Не слишком!! – парировала она, – Иначе её ничем не проймёшь!
Степан почесал подбородок:
– Н-да… Ну, глядите, Вам виднее. Ладно, письмо в столицу я отправлю из Твери. А как быть с этим? Ведь на нём должен стоять почтовый штемпель Петербурга. Иначе Анна Даниловна не поверит.
– Слушай меня, – поманила пальцем Варька и зашептала, – Отдашь это письмо в Твери почтовому, что направляется в Петербург, и попросишь отправить его там со столичной почты. Заплатишь ему за услугу пару монет.
– Славно придумано! – оценил Степан, – Только долго идти будет.