Но Лизхен отлично расслышала это замечание. Вся церемония вдруг представилась ей позорным действием. Так кухарка разглядывает куски мяса в лавке. Так, должно быть, персидские купцы выбирали наложниц на рынке рабов в древнем Константинополе.
Лиз нащупала руку сестры и вцепилась в неё, как в спасательный круг. Дороти в ответ тоже стиснула её руку во влажной от страха ладошке.
Наконец, унизительный спектакль закончился. Выбор был однозначным в пользу старшей сестры. Екатерина Алексеевна властным жестом приказала всем удалиться и дать возможность остаться наедине Александру и Лизхен; всё-таки слово жениха, которое ещё не прозвучало, должно было стать решающим.
Уходя, императрица, остановилась у дверей и умилённо произнесла:
– Вы только посмотрите на них! Это же Амур и Психея!! Они чудно подходят друг другу!
Оставшись наедине в огромном зале, оба поначалу испытывали неловкость.
– Как Вы доехали? – наконец, спросил Александр по-немецки, и Лиз впервые услышала его голос – спокойный, бархатный и доверительный.
– Благодарю, весьма благополучно.
– Вы проделали такой длинный путь. И, должно быть, очень устали. А Вам до сих пор никто не предложил присесть. Прошу Вас, – и он жестом указал на гобеленовую кушетку.
Лизхен была тронута его заботой, послушно присела. Он опустился рядом:
– Какое впечатление произвела на Вас Россия во время пути?
– Ваша страна огромна, – призналась Лизхен. – И она прекрасна. Мне кажется, о России достойнее всех могут говорить только поэты, потому что она по праву заслуживает высокопарных слов.
Было очевидно, что Александру понравился её ответ:
– Было ли что-то, что привлекло лично Ваше внимание?
– О, да. Я была приятно поражена добротой людей, тех, что мы встречали на пути. Женщины кормили нас пирогами, мужчины указывали лучшую дорогу, дети дарили нам с Дороти цветы. Они все выглядели очень счастливыми. И я подумала о Вашей бабушке, императрице Екатерине Алексеевне.
– Почему? – заинтересовано спросил Александр.
– Видите ли, мой отец всегда говорит: «Благополучие политики управления страной определяется положением крестьянина этой страны».
В глазах цесаревича вспыхнуло уважение к этой хрупкой немецкой девочке, и он почтительно взял её руку, осторожно приложился к ней губами.
Во время их беседы Лизхен начало казаться, что они с Александром уже давно знают друг друга и похожи на супружескую пару, которая присела вечером у камина за душевным семейным разговором.
На прощание он снова поцеловал её руку, чуть дольше задержав её в своей ладони.
Лизхен ворвалась в отведенную для них с сестрой комнату, закрыла за спиной двери и откинулась на них, тяжело дыша.
– Что? Лиз! Ну? Говори же! – Дороти запрыгала перед ней.
– Он…, – выпалила, задыхаясь от впечатлений Лиз, – Он…
– Ну?
– Он ве-ли-ко-леп-ный! – выдохнула, наконец, она, и закрыла руками лицо.
Дороти взвизгнула и прыгнула на сестру, душа её в объятьях.
– Ах, Дороти, я так рада! – размазывая слезы по лицу, призналась Лизхен, – Александр так галантен, так добр, так заботлив! Я уверена, что мы будем с ним счастливы! Мне так повезло. Бог мой, благодарю тебя, я такая счастливая!!
Маленькая девочка Лизхен, захлебываясь слезами радости, даже не предполагала в тот момент, что ни эта огромная чужая страна, ни великолепный Александр, на самом деле никогда не принесут ей того счастья, за которое она так преждевременно благодарила своего лютеранского Бога.
1793 год лето
поместье Дубровицы
– Матушка, я не хочу в Петербург! – заявила Варя.
Анна Даниловна была занята тем, что просматривала почту, и не придала значения заявлению дочери.
– Не говори глупости, – произнесла она, поглощённая распечатыванием письма от княгини Шаховской в предвкушении свежих сплетен столичной жизни.
– Мама! – Варя в гневе притопнула ножкой, – Вы меня не слышите!
– Как можно тебя не слышать, когда ты кричишь, будто рыночная торговка, – поморщилась Анна Даниловна, – Прекрати немедленно.
– Нет, не прекращу!
– Что случилось?
– Я не хочу ехать в Петербург, – повторила Варя громко.
Репнина посмотрела на неё, как на маленького капризного ребёнка и усмехнулась:
– Что за чушь?
– Это не чушь! – настаивала дочь, – Я не хочу! И я не поеду!
– Ну, полно, – Анна Даниловна отмахнулась от неё, как от назойливой мухи, – Это просто твой очередной каприз. Мне надоело его слушать.
– Это не каприз!!
– Варя, не глупи, все хотят жить в Петербурге.
– Нет, не все! – продолжала спорить дочь, – Я хочу жить в Дубровицах. Мне здесь нравится. И мне не нужен нисколечко Ваш Петербург!
Анна Даниловна отложила письмо и придала лицу участливое выражение:
– Глупенькая моя девочка, – ласково проворковала она, – Что ты знаешь о Петербурге? Видела бы ты, какой у меня там красивый дом – нечета этому поместью. Я уже написала управляющему, чтобы он подготовил для тебя комнаты. Представь только – у тебя будет пять комнат, не то, что здесь, какая-то крохотная спаленка! Я поведу тебя по модным салонам и магазинам. Мы накупим тебе уйму платьев, настоящих из Парижа! А вечерами ты будешь ездить на балы! Ах, Варя, ты даже не представляешь, какие роскошные в Петербурге балы! А как галантны столичные кавалеры. Я займусь поисками для тебя жениха. Поверь, у меня большие связи. И все самые лучшие женихи Петербурга будут у твоих ног.
– Постойте! – нетерпеливо перебила её Варя. – Всё это хотите Вы, матушка. А Вам известно, чего хочу я? Хоть раз в жизни Вы озаботили себя этим вопросом?! Вы распоряжаетесь мною, как вещью! С детства я была Вам в тягость и оттого жила у тётки. А теперь вдруг я Вам понадобилась, и Вы полагаете, что щёлкнете пальцами и – я побегу за Вами, как собачонка, и буду плясать под Вашу дудочку?!
– Варя! – выдохнула в ужасе Анна Даниловна, – Что ты такое говоришь? Как ты выражаешься?!
Но Варька была беспощадна:
– Извините, я – не столичная барышня. Я – помещица Репнина! И выражаюсь так, как меня здесь воспитали, матушка, между прочим, с Вашего на то позволения!
И выбежала прочь из комнаты, поняв, что наговорила лишнего.
– Боже мой!…Боже мой, – стонала Анна Даниловна, судорожно обмахиваясь платком.
Нащупав на столике колокольчик, отчаянно зазвонила. Протасин-старший примчался на зов:
– Матушка, Анна Даниловна, что стряслось?
Она картинно уронила руку на вздымающуюся грудь и закатила глаза:
– Афанасий Кузьмич, голубчик,… воды.
Управляющий бросился к графину. Пока княгиня пила мелкими глотками, он распахнул окна в комнате:
– Может за доктором послать?
– Не надо, – голосом раненной птицы всхлипнула Анна Даниловна и смахнула платком невидимую слезу, – Господи, воспитание детей – такой тяжелый и неблагодарный труд! Вы меня понимаете?
Степан нёс косы в хозяйский сарай, когда вдруг услышал гулкие всхлипывания. Он прислонил косы к бревенчатой стене и пошёл на звук.
За сараем в лопухах сидела Варя и горько рыдала. Степан, перепуганный, бросился к ней:
– Варвара Николавна, что Вы?
Она взглянула на него исподлобья и шмыгнула распухшим носом. Степан принял это за разрешение присесть рядом. Они помолчали. И Стёпа осторожно произнёс:
– Я слышал, Анна Даниловна собираются увезти Вас в Петербург.
Варя поджала губу и кивнула. Степан помрачнел:
– Варвара Николаевна, не уезжайте, пожалуйста…
– Я не хочу никуда уезжать! – заявила Варька, вытирая ладонью влажную щёку.
– Правда? – встрепенулся он. – Значит, Вы не едете?
Варя быстро сообразила, что сейчас в лице Степана она может обрести заговорщика против матушкиных планов, и схватила его за руку.
– Стёпа! Ты должен мне помочь!
Он не замедлил оправдать её надежды:
– Варвара Николавна, я для Вас… всё, что Вы только захотите!!
Её глаза заблестели хитрым зелёным огоньком:
– Нужно придумать, как удержать маменьку от решения везти меня в Петербург.
Степан с готовностью включился в задачу: