– Это как – обратно? – расстроилась Настя, попробовав вывернуть ладони и похлопать тыльными сторонами.
– Просто похлопай, бестолочь!
– Сама бестолочь! Спичку зажги.
«Шшших!» – шваркнула спичка, осветив хмурое Нелькино лицо.
– Невоспитанная ты, – сообщила Неля, поднося спичку к свече. – И современных достижений не ценишь. Небось до сих пор у себя дома в выключатель пальцем тычешь.
– Да уж, тычу, не ленюсь, – парировала Настя. Неожиданно в темноте голова стала яснее. Может, в предвкушении ожидаемого? – Нелька, а если кто-то из твоих гостей вдруг просто так похлопать решит?
– Посмеемся, чо, – невозмутимо сказала Неля, укрепляя свечи на блюдце. – Ну что, на Мишку твоего, да?
Настя едва слышно вздохнула. В темноте при свечах момент истины оказался внезапно близок и тревожен. Потерпеть, пока Неля наиграется? Или уж сразу сказать? Струны вдоль позвоночника вздрогнули и завибрировали.
– А давай на папу? – попросила она.
Половина тасуемой колоды выскользнула из Нелькиных рук и разлетелась по дивану.
– Едрён батон! – потерянно сказала Неля. – Нася, ты ох… ела?
Здесь, в доме, всегда было тепло, свой котел, никаких перебоев с газом. Но сейчас по комнате с такой силой потянуло сквозняком, что Настя испуганно оглянулась в поисках распахнувшегося окна. Окно было закрыто, шторы не колебались, и пламя над свечами тоже. Ну не из-за ее же просьбы, в самом деле?
– Нель, мне надо, – сказала Настя, и попыталась немного подольститься. – Давай, а? Ты же лучше всех умеешь. Тебя карты любят.
– Наська, ты дура, – грустно уведомила Неля и начала собирать колоду обратно.
– Огромная, – тут же согласилась Настя. – Полная. И идиотка тоже. Ну, Нелечка.
– На умерших не гадают, – скучным голосом сказала Неля, – если что-то спросить хочешь, надо духа вызывать.
Настя содрогнулась, ей сразу стало страшно, а от винных паров не осталось даже воспоминаний. Но ведь рядом с Нелькой, и вообще, когда еще-то? А может, все сразу и прояснится? С ножами и со шкафом этим? И получится все как-нибудь быстренько прекратить? Струны внутри вибрировали все быстрей и сильнее. Голова начала гореть. Во рту пересохло.
– А ты умеешь?
Нелька неспешно тасовала колоду. Так, эдак, еще вот так.
– На-а-а-а-а-ася, – протянула она насмешливо, странно глубоким и чужим голосом.
– Нелечка, ну что ты?
– Да я не тебе, – глядя мимо Насти, отозвалась сестра. – Имя больно нежное. Папа меня хотел Анастасией назвать. Только не Настей, а Асей. Говорил, так нравилось повторять А-а-а-а-ася, А-а-асечка.
– И что? – беспомощно спросила Настя. Мир вокруг покачнулся и в одночасье стал совсем другим – незнакомым.
– И ничего, – Нелька привалилась к спинке дивана, закрыв глаза. – Мама сказала – Нинель, и все. Потому что наше дело правое, кони наши быстры, космические корабли бороздят просторы Большого театра, и мы победим! Только когда мы оставались вдвоем, папа иногда звал меня Асей. После него уже никто. Никогда.
Настя смотрела на Нельку и чувствовала, что ничего не понимает. Откровения сестры застали врасплох. У папы с Нелькой была тайна? И такая… большая? Не всякие секретики, а настоящая тайна, на которую даже не может быть обидно, что от тебя скрывали? С ума сойти.
Это же очень важно, когда имя… это же… надо же…
А ведь Нелька могла и вообще никогда не сказать. И Настя бы не знала. Не увидела этой печали и нежности. Словно у нее никогда не было сестры. И папы. Потому что вот только что они казались обычными, чуть надоевшими родственниками, и вдруг стали кем-то совсем другим. Кем-то, о ком она ничего не знала, не представляла, сколько в их жизни может вдруг оказаться глубины и чудес. И все равно это ее сестра, и ее папа. А значит, и у нее в жизни тоже…
Ей захотелось, чтобы Нелька рассказала что-нибудь еще. Что-нибудь такое же щемящее и сокровенное. И бог с ним сейчас – с гаданием. Можно попозже погадать, потому что это вот, оно тоже прямо наполняет волнением и силой. И может, это даже еще лучше. Но нельзя же просто спросить, потому что совершенно непонятно, о чем. Вдруг от глупого вопроса всё рухнет, и останется только пойти спать, полночи ругая себя за неосторожность и глупость.
– Все равно ничего не получится, – сказала Неля, выходя из недолгого транса. – Имей в виду. Придурь – все эти гадания. Если б так легко было вернуть… Давай руки, – и сама взяла Настины ладони в свои. – Лягушка ты, а не зая.
Ладони у Нели и впрямь были горячими. Или у Насти холодными?
– Нелька, – неуверенно начала Настя, ощутив сильнейшее желание высвободиться и как-нибудь все прекратить. Идея уже не казалась такой прекрасной. Трепет внутри сменился намеком на скорую тягучую боль.
– Повторяй за мной, – велела Неля и забормотала глухим речитативом: – Дом над водой, вода над бедой, беда, как река, теки в облака, вернись, как во сне, дух отца моего, приди ко мне.
«Нелька», – хотела еще раз сказать Настя, но голос пропал, голова опять начала гореть и плыть. Нелькины ладони стали совсем раскаленными. Неправильность происходящего плавно и стремительно превысила все границы разумного.
– Давай уж, повторяй! – прикрикнула Нелька.
Ладно, пусть. Сама же хотела. Настя сглотнула и заставила себя открыть рот.
– Дом над водой, вода над бедой, беда, как река, теки в облака, вернись, как во сне, дух отца моего, приди ко мне.
На третий раз пошло как-то легче, голоса их загудели в унисон, ритмично ложась на звон в голове и шум крови в ушах.
– Дом над водой, вода над бедой, беда, как река, теки в облака, вернись, как во сне, дух отца моего, приди ко мне.
В доме наступила тишина.
На дворе отчетливо и громко хлопнула калитка.
У Насти сбилось дыхание. У Нельки дико расширились глаза. Спустя миг обе они стояли у окна и испуганно вглядывались в темноту. Но из гостиной дорожку от калитки ко входной двери было не видно. И вообще ничего не видно, кроме луны, забора и снега.
Как когда-то, очень давно.
И как когда-то очень давно, Неля и Настя не сговариваясь, на цыпочках бросились в коридор, оттуда в холодную прихожую и дружно прильнули ко входной двери.
За дверью поскрипывал снег.
Кто-то нетвердой походкой шел по направлению к дому. Вот подошел к крыльцу, постоял, начал медленно подниматься по ступеням.
– А мамы сегодня дома нет, – услышал Настя над ухом жалкий Нелькин голос.
Ноги враз стали ватными и маленькими. Такими маленькими, что поди убеги на них, когда он приходит домой чужой и странный, ходит не своими ногами, не своими руками держится за стены, раскачиваясь и хрипло дыша. Совсем не такой! И может даже, вовсе не он!
Кто-то с той стороны тяжело упал на дверь.
«Зачем он опять…» – заплакала маленькая Настя, а Нелька – сама трясущаяся, как осиновый лист, – схватила ее поперек тела и изо всех сил прижала к себе. Один раз он потерял ключ и не вошел. С тех пор они всегда до последнего ждали у двери, вдруг и сегодня, вдруг, если очень-очень хотеть, он все же не войдет, не будет в темноте ходить по дому, спотыкаясь, воняя, произнося непонятные слова, не встанет на пороге комнаты, и его страшное дыхание не будет звучать над ними в ночи.
За дверями послышалось тихое звяканье. Кто-то пытался попасть ключом в замочную скважину.
У Насти затряслась голова. Нелька дернула ее за руку, и они опрометью кинулись привычным маршрутом бегства – в общую комнату, оттуда в свою – и под Нелькину кровать.
Он, наверное, так и не узнал, что они лежали под кроватью. Он никогда не входил в комнату и не включал свет, только стоял в проеме, иногда что-то бормоча, и волны вони расходились от него кругами. В эти ночи мамы никогда не было дома. В эти ночи они точно знали, что это не он. И что если лежать очень-очень тихо, он не найдет…
– Может, это Жека? – прошептала Настя, пытаясь вернуть остатки здравого смысла.
– Жека на машине, – прошептала в ответ Нелька, судорожно стискивая сестру. – Молчи!
Далеко в доме хлопнула входная дверь. Потом дверь из прихожей в коридор. Нетвердые шаги приближались. Послышалось невнятное бормотание. Настя вдруг отчетливо поняла, что к запаху перегара сейчас присоединится запах тлена – гнилой плоти, мертвой, черной земли.