Шансов отговорить Мэтта от этого занятия не было никаких, так что я достал второе полотенце.
Через час первые лучи солнца озарили мой грузовичок: он сиял и сверкал, словно полумесяц. Он был прекрасен! А Мэтт даже покрыл тонким слоем масла сцепление. Грузовик казался новым, «с иголочки», только что спущенным с конвейера, а вокруг на земле валялись остатки от почти двадцати тканевых полотенец, трех рулонов полотенец бумажных, четырех пустых бутылок очистителя и трех банок из-под воска. Мэтт аккуратно собрал весь мусор в мешки, а я налил нам кофе, но он от него отказался:
– Нет, спасибо!
Мы прислонились, отдыхая и любуясь грузовичком, к стене амбара. Мы молчали, но были довольны. Умиротворенный, Мэтт снова полез на сеновал и улегся.
Я услышал, как он заговорил, но – с голосами.
Охватив чашку ладонями, она оперлась о забор, оглядела пастбище, пытливо посмотрела на горизонт, потом на землю, заметила дорожку на мокрой траве и, проследив за ней взглядом, увидела меня. Заслонив от солнца глаза, она перелезла через забор.
– Доброе утро, – приветствовала она меня, за пять минут преодолев пространство, разделяющее нас. Я прильнул к видеоискателю, напустив на себя озабоченно-профессиональный вид и притворившись, что занимаюсь съемкой, а вовсе не выслеживаю ее исподтишка.
– Привет.
Она внимательно оглядела мою камеру и отхлебнула из чашки, с которой свисала бирка чайного пакетика:
– Чем занимаешься?
– Да вот, ищу виды.
Она кивнула, но как-то недоверчиво.
– Ну и нашел что-нибудь стоящее?
– Ничего. – и я уставился на усадьбу, стараясь не встречаться с Кэти взглядом.
– Ну-ну, – и она улыбнулась, – а что ты сейчас снимаешь?
Я щелкнул затвором и показал, что пленки нет. Она смутилась и как-то подозрительно посмотрела на меня.
– Если все время смотришь в глазок фотокамеры, то он становится как будто единственным окном в мир.
Она снова кивнула, но все-таки какое-то подозрение ее не оставляло, и я обвел рукой пастбище:
– Я сюда прихожу постоянно, снимаю черно-белые кадры. И на восходе, и на закате каждые пять минут в течение часа, а потом сравниваю негативы, ищу разницу между ними, а это позволяет мне уловить все оттенки освещения. И, если нужно, здесь же меняю линзы.
– Мне надо с тобой поговорить. – и Кэти посмотрела на сосны и дальше, в сторону ущелья.
Внезапная перемена интонации и темы меня насторожила, Кэти говорила очень серьезно.
– Ладно, – ответил я, теряясь в догадках, о чем может пойти речь и что все это означает.
– Где-то там, – и она, взмахнув рукой, обошла вокруг меня, – живет человек, который очень злится, что я увезла его сына, хотя, в сущности, он никогда к нему не был особенно привязан. Поэтому нам надо найти какое-нибудь безопасное убежище, – и, помолчав, добавила: – На некоторое время.
Снова взглянув на меня, она подошла поближе, и я ощутил на лице ее дыхание: оно было теплое, легкое и пахло чаем марки «Дарджилинг».
И тут, вдруг, откуда ни возьмись, в ушах моих зазвучал голос мисс Эллы. Она, очевидно, не выспалась и пребывала в отвратительном настроении:
«Такер! Если ты причинишь зло кому-нибудь из малых сих, то знай: ты причинил его мне!»
– А вы не можете не встревать во все, да?
Но ответила Кэти:
– Не могу, если в моих силах исправить положение…
– Ну, не думаю, что мисс Элле было бы до всего этого хоть какое-то дело!
Кэти подошла еще ближе, нарушив тем самым пределы моего личного пространства. Я отступил на шаг, словно меня толкнули, а Кэти приблизилась еще на шаг и указательным пальцем подняла надвинутый на глаза козырек моей бейсбольной кепки:
– Но я спрашиваю не мисс Эллу, а тебя.