Она снова бросила возмущенный взгляд в сторону жемчужного шара и дернула рукой, которую по-прежнему плотно держал Стас:
– Ты идешь? Или передумал?
Стас отпустил ее руку и без особой охоты вошел в массивную резную дверь.
Лилия стремительно пересекла просторный прохладный вестибюль, широко распахнула какую-то дверь и вошла в нее с раздраженным возгласом:
– Буряк, ты идиот! Я же тебя предупреждала, чтобы ты сегодня сюда не совался! Что ты здесь делаешь?
Стас не спеша вошел за ней и остановился, разглядывая комнату.
Внутри дом продолжал напоминать Стасу питерские музеи – только теперь уже их внутреннее убранство. Неуютные козетки, хилые диванчики с деревянными перильцами и низкие кресла с чехлами в цветочек освещались свечами в ветвистых канделябрах – а он-то наивно полагал, что эти осветительные приборы вышли из употребления еще в позапрошлом веке! С этими раритетами входили в острое противоречие лежащие на старинном столе у входа вполне современные шариковые ручки, стоявшие там же тяжелые граненые стаканы, источавшие запах хорошего виски, и какое-то техническое устройство, поблескивающее в углу крохотными лампочками.
Ему навстречу поднялись трое мужчин. Впрочем, один из них – невысокий, с треугольным лицом и легкой кудрявой шевелюрой – вставал, похоже, не к нему, а к Лилии. Во всяком случае, взгляда от нее он с первого момента ее появления так и не отвел. Поздороваться со Стасом он тоже забыл, предпочтя ответить на возмущенные слова Лилии:
– Но ты-то с ним общаться не боишься…
– Ты знаешь, почему я не боюсь! – огрызнулась Лилия, падая на испуганно скрипнувшую козетку.
– Если ты можешь не заразиться – значит, я тоже могу. А если ты все-таки заразишься, я все равно буду с тобой общаться – значит, тоже заражусь. Тогда какой смысл от него прятаться?
Стас с любопытством посмотрел на носителя трезвой логики. Судя по всему, это и был Буряк – создатель способной носиться по голой земле парусной яхты из самого скользкого на свете тефлона-пятнадцать, названного в честь Лилии.
Один из двух других мужчин явно был хозяином винтажного дома: это был человек лет сорока с изящными усиками и довольно большими бакенбардами, облаченный в роскошный атласный домашний халат с богатыми толстыми шнурами. По крайней мере, он куда больше соответствовал всему окружающему, чем второй. Тот был огромен, лохмат и бородат, но обладал трогательным лицом растерявшегося пупса, и его грязные джинсы и криво застегнутая обширная полосатая рубаха никак не могли бы принадлежать тому, кто сумел намечтать себе такую усадьбу.
Человек в халате сделал пару шагов к Стасу и с достоинством склонил голову:
– Добро пожаловать, милейший. Вы, насколько я понимаю, Станислав? Редкое имя…
Стас недоуменно пожал плечами – имя как имя, тезок ему приходилось встречать регулярно – и тоже неловко склонил голову.
– Ко мне можете обращаться просто по имени, без церемоний – Николай, – продолжил ритуал знакомства хозяин дома.
За спиной у Стаса громко фыркнула Лилия:
– Николай, прекращай смущать человека. Не наигрался еще?
Николай сделал вид, что не услышал столь бестактную реплику, и медленно прошествовал к своему креслу.
Огромный пупс был проще:
– Олег, – сообщил он, с чувством потряс руку Стаса и застыл рядом настороженной глыбой.
То есть эти два комика и есть представители здешней интеллектуальной элиты?! Ах да, есть же еще Буряк…
Тот наконец-то отвлекся от обмена выразительными взглядами с Лилией и спохватился:
– Они все зовут меня Буряком. Вы тоже можете, – разрешил он, уставившись внимательными темными глазами прямо в лицо Стасу. Тот беспомощно оглянулся на Лилию, слабо представляя себе, что он должен сейчас говорить или делать.
Лилия рывком поднялась с козетки (та снова жалобно пискнула) и встала рядом со Стасом.
– Ох, мужики, ну что бы вы делали без слабой женщины, – горестно посетовала она. – Вас еще как-то подружить между собой надо, что ли? Николай, угости нас чем-нибудь, а?
Николай вежливо улыбнулся и потянулся за бронзовым колокольчиком.
Ну разумеется, в таком доме все именно так и должно происходить. Сейчас войдет горничная в фартучке и кружевной наколке, спросит «Чего изволите?», получит указания, сделает книксен…
Лилия с удовольствием наблюдала сбоку за лицом Стаса, когда в комнату вошел дядька даже больших размеров, чем лохматый Олег, в крестьянской одежде и при этом совершенно лысый, даже без бровей. Дядька мрачно выслушал тихий наказ Николая и вышел вон.
Напряженное молчание продолжалось до тех пор, пока за одной из стен что-то не загрохотало. Грохот и лязг продолжались почти минуту, потом раздался мелодичный звонок. Стас покосился на Буряка: у того в углах губ таилась снисходительная усмешка.
Николай подошел к затихшей стене и широким жестом раздвинул ее. Стас вытянул шею, чтобы разглядеть пространство за стеной – и сразу же понял веселье Буряка. В проеме стены на подвесной деревянной платформе стоял полностью сервированный стол, а за ним все так же мрачно высился лысый дядька. Николай ухватился за один край стола, дядька за другой, и вдвоем они, пыхтя, с трудом втащили стол в комнату. Дядька вернулся на деревянную платформу, Николай снова задвинул кусок стены на место, и за ней снова загрохотало.
Стас обменялся с Буряком понимающим взглядом. Перехватившая их молчаливый диалог Лилия засмеялась и, не ожидая приглашения, уселась за стол, жестом пригласив Николая занять место рядом с ней.
– Вы пока ешьте, а я объясню все Стасу.
Да неужели?! Видимо, вчера это сделать было никак невозможно: требовалось непременно сначала представить его этой троице…
– Знаешь, в каком году родился наш Коленька? Ты проглоти сначала, а потом я скажу.
Стас послушно проглотил кусок прекрасно прожаренного – а точнее, прекрасно недожаренного – мяса и посмотрел на Коленьку.
– Он у нас одна тысяча восемьсот пятого года рождения.
Как ни странно, Стас сразу ей поверил: все, что он видел сейчас вокруг себя, вполне сочеталось с ее дикими словами.
– Он писатель. Здесь, между прочим, оказался еще при Пушкине.
Тут Стас поперхнулся и воззрился на Николая с куда большим уважением. Тот грустно склонил голову и подтвердил:
– Да-да, молодой человек. И даже имел честь быть знакомым с вашим великим поэтом…
– Но дело не в этом, – прервала его Лилия. – Будем честными: Коленька когда-то БЫЛ писателем.
– А как можно перестать быть писателем? – удивился Стас.
С Николая мгновенно слетел весь его аристократизм, и он рявкнул вполне по-современному:
– Да вот можно, блин! Все, что хотел, написал, а фантастику вашу писать не обучен! А тут… о чем тут писать-то?! Ничего ж не происходит!
Лилия безжалостно продолжала:
– С Олегом все еще проще. Он у нас, видишь ли, романтик… Весь мир есть любовь, только влюбленный имеет право на звание человека, без любви жизни нет и прочее в том же духе. Молчи, Олег! – она на корню пресекла попытку бородатого пупса что-то возразить и мотнула головой в сторону Стаса. – Если он нам не поверит, ничего не выйдет!
– Да что вообще может выйти-то? – скептически покачал головой Буряк, но Лилия была неумолима:
– Сначала наш милый мальчик Олежка пытался влюбляться в кого ни попадя. А попадал он все время в какое-то дерьмо. А потом ему, понимаешь, понравился миф о Галатее. Ты можешь себе представить, чтобы взрослый умный человек воспринял бы этот миф всерьез?! Тогда посмотри, – и она ткнула пальцем в ставшее совершенно несчастным лицо Олега. – Вот он – поверил! И лет сорок назад появился здесь со своей Галатеей.
Она замолчала, с непонятным выражением лица глядя на Олега, который грустно водил пальцем по стоявшей рядом с ним маленькой тумбочке на гнутых тонюсеньких ножках. Та, бедная, пошатывалась и охала под напором увесистого пальца. Лилия сокрушенно усмехнулась и продолжала, не сводя глаз с огромного печального пупса, воевавшего с тумбочкой: