Послышались сдавленные всхлипы.
– И ты полагаешь, что все это проделано, чтобы держать тебя на мушке, под контролем, и успокоиться на твой счет?
– Лишь самый оголтелый радикал способен радоваться тому, что сын его стал моджахедом, то есть потенциальным террористом‑смертником. Все эти передачи по английскому и французскому телевидению насчет великой чести, рая и семидесяти двух девственниц – все это бредни, чушь собачья. Возможно, в Газе, Ираке или там Афганистане так и думают, но в Рабате таких сумасшедших нет, по крайней мере в моем окружении.
– Давай‑ка поразмыслим, – сказал Фалькон. – Чего они пытаются добиться таким манером? Если «держать тебя на мушке», то…
– Им хочется проникнуть в мой дом, в мою семью. – Якоб тронул свой висок. – И в мое сознание!
– Не уверенные в том, что контролируют тебя, они вознамерились контролировать твоих близких?
– Во мне они особо заинтересованы потому, что видят во мне человека, способного с одинаковой легкостью, непринужденностью и «убедительностью» вращаться и действовать в обоих мирах: исламском и мире неверных, восточном и западном. Не скажу, что им это нравится. То, что моя шестнадцатилетняя дочь Лейла появляется на пляже в купальнике, им нравиться не может.
– Они что, и на пляже за тобой следили?
– Летом в Эссувейре, Хавьер, они следили за нами, – сказал Якоб. – Абдулла бросил увлекаться этой своей музыкой, чему поначалу я был несказанно рад, теперь же я только и желаю, чтобы он вернулся к обычным увлечениям молодежи. Можешь себе представить, он стал читать Коран, забросил компьютерные игры. Я глянул в его программы – а там сайты исламистов, палестинских политиков – хамас против фатх, «Мусульманское братство» и так далее.
– Чье же это влияние?
Новое пожатие плечами.
«Знает ли он? Почему не говорит? – думал Фалькон. – Может быть, это кто‑нибудь из близких ему людей? Из многочисленной его родни? Когда Якоба вербовали, он сказал, что родственника он не выдаст никогда».
– Они умеют оказывать влияние, втираться в доверие, – сказал Якоб. – И знаешь, до прошлой пятницы, когда Абдулла пришел ко мне со своей новостью, я не считал, что это так уж плохо. Подросткам полезно иметь в жизни что‑то серьезное, не одними же жестокими видеоиграми пробавляться или хип‑хопом… но увлечься идеями моджахедов…
– Я понимаю твое волнение, – сказал Фалькон. – Но если, как ты утверждаешь, все это задумано как попытка держать тебя на мушке, то непосредственной угрозы сейчас нет. В нашем распоряжении имеется некоторое время.
– У меня отнимают сына, – сказал Якоб. Прикрыв глаза рукой, он опять всхлипнул, после чего метнул сердитый взгляд на Фалькона. – Он находится в одном из их лагерей «24/7» – так этот лагерь называется. В свободное от бега по пересеченной местности и изучения приемов рукопашного боя время они учатся владению оружием и изготовлению бомб. А пройдя полный курс таких наук, они получают еще и идейную закалку – осваивают радикальный ислам. Я не знаю, кто вернется ко мне после всего этого, но то, что это будет уже не мой Абдулла, – я уверен. Это будет их Абдулла. И как мне жить после этого? Что мне прикажешь делать? Шпионить за собственным сыном?
Безвыходное положение, в котором очутился Якоб, глубоко потрясло Фалькона. За три месяца до этого он сам поручил ему сделать решительный шаг, вступив в сообщество радикалов, и был удивлен тому, как гладко это прошло и с какой быстротой Якоб смог укорениться в МИБГ. По‑видимому, он оказался там очень нужен. И вот теперь радикалы, перейдя к оборонительным действиям, обложили не только Якоба, но и его семью.