– Ты ведь тоже действовал с осторожностью, правда, Хавьер? – спросил он под конец.
В ответ Фалькон в подробностях описал, как добирался до места, чем несколько успокоил Якоба. Слушая его, Якоб, не переставая, грыз ноготь. Потом закурил новую сигарету, отхлебнул чаю, оказавшегося чересчур горячим, сел обратно на диван и вновь вскочил.
– В последний раз ты так нервничал после тех четырех дней в Париже, – сказал Фалькон. – Но все обошлось. И ты продолжил работу.
– Нет, «крыша» моя в порядке, – быстро прервал его Якоб. – Проблема не в этом. Но они нашли способ держать меня на мушке.
– На мушке? – переспросил Фалькон. – В смысле – не дать тебе вильнуть в сторону? Значит ли это, что ты попал у них под подозрение?
– «Подозрение» – это, может быть, слишком громко сказано. – Якоб почесал подмышку и взмахнул в воздухе сигаретой. – Они меня любят. Я им нужен. Но быть во мне уверенными они, по понятным причинам, не могут. Немарокканская часть моего сознания вызывает их беспокойство.
– Мы андалузцы, Якоб, у нас общие берберские корни.
– Проблему они видят в некоторой сомнительности моих взглядов. Я не во всем последовательный марокканец, – сказал Якоб. – И это их смущает.
Фалькон выжидал. Простой европеец на его месте спросил бы: «Это связано с твоим гомосексуализмом?» Но Фалькону было свойственно, хоть и по‑другому, то же самое, что смущало радикалов из МИБГ в Якобе: Фалькон мыслил не совсем так, как было свойственно европейцам. Его манера вести беседу имела характерные марокканские особенности. Поэтому вопросы в лоб тут исключались.
– В пятницу, еще до дневного намаза, – сказал Якоб, – меня навестил мой сын Абдулла. Я был один в кабинете. Он прикрыл дверь и, подойдя к столу, сказал: «Я сообщу тебе сейчас кое‑что, чему ты будешь очень рад и почувствуешь гордость за меня». Я не знал, что и подумать. Мальчишке только‑только исполнилось восемнадцать. О девушках, насколько мне помнилось, он никогда не заговаривал. И если он имел в виду это, то начинать разговор надо было иначе. Я встал, показывая, что готов выслушать важное известие. Обойдя стол кругом, он приблизился ко мне и, сказав, что стал моджахедом, обнял меня как товарища по оружию.
– Его завербовали в МИБГ? – воскликнул Фалькон, пулей вылетая из кресла.
Якоб кивнул и, глубоко затянувшись сигаретой, развел руками в беспомощном жесте.
– Сразу же после пятничного намаза он отбыл, чтобы продолжать обучение.
– Продолжать?
– Именно, – подтвердил Якоб. – Мальчик мне лгал. За последние два месяца он уже четыре раза уезжал на выходные. Я считал, что он ездит к друзьям в Касабланку, а оказывается, он был за городом на учениях.
– Каким же образом он был завербован?
Якоб пожал плечами и покачал головой. Фалькон подумал, что правды он все равно не узнает.
– Он занимался вместе со мной делами фабрики, но лишь временно, до конца месяца, когда должен был поступать в университет. Мы посещали мечеть в Сале. Ее посещают разные… типы. Мне казалось, что Абдулла их сторонится, но я ошибался.
– Ты с кем‑нибудь это обсуждал?
– Не считая домашних, ты первый, с кем я поделился.
– Ну а с членами МИБГ?
– Наш командир сейчас в отпуске. Но даже будучи на месте, он не так легко идет на контакт. Я лишь передал ему благодарность через третье лицо.
– Благодарность?
– Ну а что мне оставалось? Я же должен быть счастлив и горд! – Якоб сердито плюхнулся на диван и закрыл лицо руками.