– Он делал все самым тонким образом, – продолжал Фалькон. – Направлял следствие. Брал на себя общение с прессой, с парнями из службы борьбы с терроризмом, с НРЦ, оберегая тем самым меня и моих подчиненных. Действуя так успешно и эффективно, выбрали бы вы этот момент, чтобы убивать жену?
– Но именно этот момент он выбрал, чтобы начать ее оскорблять и истязать.
– И это крайне важно.
– Почему?
– Потому что, по моему мнению, увидев Инес в Садах Мурильо, Мариса Морено каким‑то образом поняла, что женщину эту оскорбляют и истязают, – сказал Фалькон. – Я недавно беседовал с ней, расспрашивал о ее семье, выведывал семейную историю. Родная мать Марисы «пропала без вести» на Кубе. О покойном отце она отзывалась довольно пренебрежительно. Как и Кальдерон, это был закоренелый бабник. Мариса скорее была привязана к мачехе, чем к нему.
– Для суда это все не доводы, Хавьер.
– Я знаю, и единственное, что я пытаюсь сделать, – это нащупать слабые места в доказательствах. И у меня лично сомнения вызывает лишь смерть Инес.
– А у меня лично никаких сомнений на этот счет нет.
– Сегодня же, уже через два часа после моей беседы с Марисой, мне позвонил какой‑то аноним, чтобы посоветовать не совать нос в то, что меня не касается.
– Это не я звонил, – с самым серьезным видом заверил его Зоррита.
Они посмеялись.
– Ну а еще что сообщила вам Мариса? Должно же быть что‑то еще.
– Я решил навестить ее, желая разворошить это осиное гнездо и посмотреть, что выйдет, – сказал Фалькон. – Единственное ценное сведение я почерпнул от одной из моих подчиненных, пытавшихся выяснить, не числится ли за ней что‑нибудь неприглядное и вызывающее подозрение.
– Ни в одном преступлении Мариса не замешана. Это я знаю точно, – сказал Зоррита.
– Все, что сумела нарыть моя подчиненная, – это заявление Марисы об исчезновении ее сестры.
– Когда это было?
– Восемь лет назад.
– Вы, Хавьер, готовы схватиться за любую соломинку, ей‑богу!
Фалькон хотел было поделиться с Зорритой тем, что узнал насчет деревянных скульптур Марисы, но, бросив взгляд на семейное фото на столе, передумал. Солидная уверенность собеседника заставляла Фалькона чувствовать себя слабым и уязвимым, но все же не могла побороть в нем искушения указать ему на некоторые обнаружившиеся им в ходе следствия несообразности.
– Мариса вовсе не дура, – сказал Фалькон. – Почему, презирая бабника‑отца, она ощутила тягу к другому явному бабнику?
– Не думаю, что это первый случай в истории, – возразил несгибаемый Зоррита, ничуть не поколебленный в своих убеждениях и стойкий как скала.
– Ее сестра внезапно исчезла и вторично – правда, на этот раз она была уже совершеннолетней.
– Вот поэтому‑то Мариса и не заявила в полицию.
– Но сестра – это ее единственная родственница. Отец, мать, мачеха – все они умерли. Единственный родной человек сбегает – как можно от этого отмахнуться?
– Можно, если тебе на нее наплевать, – сказал Зоррита.
– Но ей не наплевать! – воскликнул Фалькон.
– Из этого мало что следует, Хавьер.
– Понимаю, – сказал Фалькон. – Я только хотел спросить, не станете ли вы возражать, если я в этом немного покопаюсь.
– Копайтесь сколько влезет, Хавьер. Только не надо слишком уж увлекаться, а то недолго и до Южной Америки дорыть и вынырнуть где‑нибудь в Буэнос‑Айресе!