Кальдерон изумленно слушал. Дым от сигареты, застывшей в его руке, поднимался, окутывая пальцы.
– Это что – я?
Фалькон проиграл еще раз его слова.
– Разве это так уж важно?
– По‑моему, Мариса прижгла тебе ногу зажигалкой, – сказал Фалькон.
Кальдерон вскочил так, словно в зад ему вонзилась иголка.
– Нога у меня уже который день болела, – возразил он, внезапно обретя память. – Я натер ее!
– Зачем же понадобилось Марисе жечь тебе ногу зажигалкой?
– Чтобы разбудить. Я дрых как сурок.
– Мне кажется, чтобы разбудить возлюбленного, существуют иные, более приятные способы, – сказал Фалькон. – Похоже, ей остро требовалось тебя разбудить, потому что время вашего расставания было очень важно.
Кальдерон опять опустился в кресло, закурил новую сигарету и уставил взгляд в высокое зарешеченное окно. Потом он моргнул, прогоняя навернувшиеся слезы, и закусил нижнюю губу.
– Ну да, это ты мне помогаешь, Хавьер. Понимаю всю иронию ситуации.
– Тебе другая помощь требуется, не моя, – сказал Фалькон. – Давай‑ка вернемся к тому, что я заключил из записи. Еще одно интересное наблюдение относительно той ночи в твоем рассказе Зоррите – две версии того, как вы встретились с Инес.
Кальдерон стал привычно повторять уже сказанные и отрепетированные слова, и Фалькон движением руки остановил его.
– Нет. То, что вы там с адвокатом заготовили для суда, меня мало волнует, – сказал Фалькон. – И пойми, что для меня дело тут не в тебе. Мои попытки могут оказаться тебе полезными, но основная моя задача вовсе не снять тебя с крючка. Я должен найти путь, должен проникнуть.
– Куда?
– В заговор. Кто подложил в подвал мечети бомбочку «Гома‑2 ЭКО», которая взорвала шестого июня сто кило гексагена, разрушив жилой многоквартирный дом и детский сад.
– Хавьер Фалькон держит слово, данное им севильцам! – буркнул Кальдерон.
– Слово это никто не забыл, тем более я.
Наклонившись над столом, Кальдерон вперился взглядом в зрачки Фалькона, как будто желая проникнуть через них в его черепную коробку.
– Я различаю в этом подобие уже некой навязчивой идеи! – воскликнул он. – Но одиночные боевые действия, Хавьер, в полицейской работе нежелательны и бесперспективны. В каждом испанском доме престарелых найдется, наверно, вышедший в тираж детектив, который, глазея от нечего делать в окно, все еще прокручивает в голове загадки, так и оставшиеся неразгаданными, – очередная без вести пропавшая девчонка, побои, неизвестно кем нанесенные какому‑нибудь бедолаге. Брось ты это дело. Никто и не ожидает, что ты все распутаешь!
– Но мне не устают напоминать об этом в управлении и во Дворце правосудия, – сказал Фалькон. – И что еще важнее, разгадки я жду от себя сам.
– Ну, в таком случае до встречи в психушке, Хавьер. Спротежируй мне там место у окошка, – сказал Кальдерон. Откинувшись на спинку стула, он разглядывал конус тлеющего в пепельнице пепла.
– На психушку я не согласен, – ответил Фалькон.
– Нет, ты определенно хочешь уложить меня на кушетку какого‑нибудь психиатра, – сказал Кальдерон, изо всех сил стараясь говорить уверенно. – И знаешь что? Пошел ты на фиг вместе со всеми остальными. Сходите с ума как хотите, а меня не втягивайте, лучше в себе разберитесь. В особенности ты, Хавьер. Ведь еще пяти лет не прошло с последнего твоего «полного психического коллапса». Так, кажется, это формулировалось? А работаешь ты на износ. Ведь один бог знает, сколько ты рылся в материалах по взрыву, пока не принялся шерстить записи Зорриты, надеясь отыскать несообразности в моем деле! Тебе надо отдохнуть, проветриться.