– У Зорриты сложилось впечатление, что нападала Инес. В беседе с ним Мариса несколько раз повторила слова Инес: «La puta con el рurо».
– Она и мне упомянула эту ее фразу, – сказал Кальдерон. Теперь он слушал внимательнее.
– Зоррита решил, что рассказать ему о встрече с Инес Марису заставила еще не изжитая обида. Что она все еще зла на Инес за то, что та публично позорила ее. Но совершенно ясно, что это не так. На самом деле последнее слово оставалось за Марисой и перевес был на ее стороне. Свидетель утверждает, что Инес в результате поджала хвост и ушла, как побитая дворняжка. Так какой же смысл был Марисе рассказывать следователю об этой встрече?
– Ты думаешь, что здесь присутствовал какой‑то расчет?
– Я прослушал запись. Зоррите стоило только разок‑другой ее ткнуть, и из нее все это так и лилось. А история эта в ее интерпретации – лишний повод усмотреть в твоих действиях мотив: избавиться от Инес, забив ее до смерти, чтобы убийство выглядело непреднамеренным. Так что скрыть это все от следователя – самое милое дело и всецело в твоих интересах.
Кальдерон курил затягиваясь и с такой сосредоточенностью, что, казалось, голова его должна идти кругом от никотина.
– И последний мой вопрос относительно записи, – продолжал Фалькон. – Старший инспектор Зоррита встретился со мной спустя несколько часов после того, как допросил тебя. Я спросил, удалось ли ему тебя сломить и добиться признания. Зоррита ответил, что, в общем, удалось. Он признался, что, услышав твой отказ от услуг адвоката – бог знает, Эстебан, о чем ты только думал, отказываясь, – он посчитал себя вправе действовать грубее и при допросе надавить на тебя более решительно. Это, вкупе с ужасными результатами вскрытия, видимо, произвело на тебя сильное впечатление, так что в сознание твое вкралось сомнение. Зоррита решил, что именно тут ты и поверил в то, что действительно мог совершить убийство.
– Я был в замешательстве, – сказал Кальдерон. – А отказываться от адвоката меня заставляла гордость. Я и сам адвокат и мог бы защитить себя сам.
– Когда Зоррита попросил тебя описать твое возвращение домой в ту ночь, ты, по его словам, стал излагать события как бы в форме киносценария.
– Этого я не помню.
– Ты говорил от третьего лица, описывал увиденное словно со стороны, словно наблюдал все, покинув свою телесную оболочку или стоя за кинокамерой. Было ясно, что ты находился в трансе. Разве твой адвокат не сказал тебе об этом?
– Возможно, оттого, что был этим крайне смущен.
– В рассказе о том, что ты увидел, войдя в дом, наблюдается некоторая путаница, – сказал Фалькон.
– Ну, это‑то мы с адвокатом обсудили.
– В твоей «сценарной версии» ты описал свое состояние как «раздражение» от нежелания видеть Инес.
– Я не хотел ссоры. Злости, которую испытывал, узнав от Марисы о ее встрече с Инес, я не чувствовал. Я был очень сонный и буквально спал на ходу. Для меня это были утомительные дни – много работы, а вечерами еще эти мероприятия, встречи с журналистами…
Фалькон открыл новую страничку своей записной книжки.
– Меня вот какие слова твои заинтересовали: «Добрел до спальни, рухнул на кровать и тут же отключился. Он осознал лишь боль. Он бешено задергал ногой». Что это значит?
– Ты цитируешь дословно?
– Да. – Фалькон положил на стол диктофон и нажал кнопку «play».
Кальдерон изумленно слушал. Дым от сигареты, застывшей в его руке, поднимался, окутывая пальцы.
– Это что – я?
Фалькон проиграл еще раз его слова.
– Разве это так уж важно?
– По‑моему, Мариса прижгла тебе ногу зажигалкой, – сказал Фалькон.