– Фалькон. Я сразу и не догадался… Что ж, старший инспектор… Вы до сих пор живы‑здоровы, работаете в полиции, а ведь мой клиент не пережил ничего даже отдаленно похожего на ту трагедию, что пережили вы.
– Но я не совершал преступления, сеньор Васкес. Мне не грозило бесчестье или позор.
– Позор, – повторил адвокат. – Вы думаете, в современном мире позор имеет прежнюю силу?
– Все зависит от общества, в котором вы строите свою жизнь. От того, насколько для вас важно его мнение, – сказал Фалькон. – Кстати, завещание сеньора Веги хранится у вас?
– Да.
– Кто, кроме сына, ближайший наследник?
– Как я сказал, у него нет семьи.
– А у жены?
– У нее сестра в Мадриде. Родители живут здесь, в Севилье.
– Нам нужен кто‑нибудь, чтобы опознать тела.
В дверях появился Перес.
– Вынули записку из руки сеньора Веги, – сказал он.
Они вернулись на кухню, протиснулись мимо криминалистов, которые толпились в коридоре со своими чемоданчиками и ждали, пока их пустят на место преступления.
Записка уже лежала в пластиковом пакете для улик. Кальдерон подал ее инспектору, подняв брови. Фалькон и Васкес нахмурились, прочитав текст, и не только потому, что двенадцать слов были написаны на английском.
«…растворены в воздухе, которым вы дышите с одиннадцатого сентября и до скончания…»
– Он ничем не отличается от его обычного почерка?
– Я не эксперт, господа, – замотал головой Васкес. – Мне кажется, когда он это писал, рука его не дрожала, но почерк выглядит скорее тщательным, чем беглым.
– Я бы не назвал это предсмертной запиской, – заявил Фалькон.
– А как бы вы это назвали, инспектор? – спросил Васкес.
– Загадкой. Это требует расследования.
– Интересно, – сказал Кальдерон.
– Правда? – отозвался Васкес. – Принято считать, что работа следователя очень увлекательна. Теперь я вижу: так оно и есть.
– Не думаю, что убийце наша работа представляется такой уж увлекательной. Ему‑то совсем ни к чему, чтобы его поступки расследовали, – усмехнулся Фалькон. – Ведь он надеется от нас улизнуть. К чему я об этом говорю? Чуть раньше вы сказали, что случившееся с семьей Вега похоже на самоубийство. Но что, если это все‑таки убийство? В таком случае убийца изо всех сил постарался бы навести следствие на пришедшую и вам в голову мысль, подсунув нам внятную предсмертную записку, а не замысловатую фразу, заставившую следственную группу задуматься: «Что все это значит?»
– Если только он не сумасшедший, – сказал Васкес. – Не один из этих серийных убийц, бросающих вызов обществу.
– Ну, какой же это вызов! Обрывок записки, написанной рукой сеньора Веги, отнюдь не выглядит как попытка психа раззадорить следствие. Это слишком двусмысленно. И потом, на месте преступления нет деталей, которые мы ассоциируем с убийцей‑психопатом. Например, такие люди придают значение положению тела. Они встраивают в картину элементы своей одержимости. Обозначают свое присутствие, дают понять, что здесь не обошлось без работы изощренного ума.