– В те времена и в самом деле случались такие вещи! Каждое мое слово – правда! Возможно, только кое‑что чуточку преувеличено…
– Любопытно узнать, – начал Снифф. – Любопытно узнать, куда же подевалась папина коллекция.
– Какая коллекция? – не понял Муми‑папа.
– Коллекция пуговиц моего отца, – пояснил Снифф. – Ведь Шнырек – мой отец, так?
– Да, твой, – подтвердил Муми‑папа.
– Тогда где же находится его драгоценная коллекция? Я ведь должен был получить ее в наследство, – подчеркнул Снифф.
– Хупп‑хэфф, как говорил мой отец, – сказал Снусмумрик. – Кстати, почему ты так мало пишешь о Юксаре? Где он сейчас?
– Об отцах никогда ничего толком не знаешь, – сделав какой‑то неопределенный жест, объяснил Муми‑папа. – Они приходят и уходят… Во всяком случае я сохранил ваших отцов для потомства, написав о них.
Снифф фыркнул.
– Юксаре тоже терпеть не мог сторожей в парке, – задумчиво произнес Снусмумрик. – Одно это…
Они лежали на траве, вытянув лапы и подставив солнцу свои мордочки. Вокруг было чудесно, и всех клонило ко сну.
Ящик со стеклянной крышкой для компаса, расположенный на палубе корабля.
– Папа, – сказал Муми‑тролль. – Неужели в то время так неестественно разговаривали? «Представьте себе наше удивление», «свидетельствует о богатстве моей фантазии». И все такое.
– Это вовсе не неестественно, – рассердился папа. – По‑твоему, когда сочиняешь, можно говорить небрежно?
– Иногда ты и в жизни говоришь неестественно, – возразил сын. – А Шнырек у тебя разговаривает обычно.
– Фу! – сказал папа. – Это просто местное наречие. А вообще есть большая разница между тем, как ты рассказываешь о каких‑то вещах, и тем, как ты о них думаешь… И кроме того, все это больше зависит от того, что чувствуешь… По‑моему… – папа замолчал и начал озабоченно перелистывать мемуары. – По‑вашему, я употребил чересчур трудные слова?
– Ничего, – утешал его Муми‑тролль. – Хотя это было так давно, все равно можно почти всегда угадать, что ты имеешь в виду. А про дальше ты уже написал?
– Нет еще, – ответят папа. – Но потом будет жутко интересно. Скоро я дойду до дронта Эдварда и Морры. Где ручка, которой я пишу мемуары?
– Вот, – сказал Снусмумрик. – И напиши побольше об Юксаре, слышишь! Ничего не упускай!
Муми‑папа кивнул, положил тетрадь на траву и стал писать дальше.
* * *
Именно тогда я впервые пристрастился к резьбе по дереву. Это особое дарование было, должно быть, врожденным и таилось, если можно так выразиться, у меня в лапах. Первые мои пробы на этом поприще были довольно робкими. На корабельной верфи я подобрал подходящий кусок дерева, нашел нож и начал вырезать гордый купол (позднее он украсил крышу навигационной каюты). Он имел форму луковицы и был покрыт нарядной рыбьей чешуей.
Фредриксон, к сожалению, ни слова не сказал об этой важной детали в оснастке судна. Он уже ни о чем не мог думать, кроме как о спуске парохода.
«Морской оркестр», на который приятно было смотреть, готовился к старту. На своих четырех резиновых шинах, которые должны были выручать его на коварных песчаных отмелях, пароход пламенел под лучами солнца. Фредриксон где‑то раздобыл себе капитанскую фуражку с золотым шнуром.
Забравшись под киль, он расстроенно пробормотал:
– Так я и думал.