Было сорок две минуты после полудня, когда я вышел через главный вход ресторана и направился выполнять другие поручения. Одна из моих
бесполезных привычек – замечать время, потраченное на преодоление пешком различных дистанций, хотя лишь в одном случае из ста она может
оказаться весьма кстати. Мне понадобилось девять минут, чтобы добраться до здания редакции «Газетт». Комната Лона Коэна, расположенная на
двадцатом этаже, через две двери от кабинета издателя, едва вмещает письменный стол внушительных размеров с тремя телефонами, еще одно кресло,
помимо того, на котором он сам восседает, полки с немногими книгами и весьма многочисленными экземплярами газет. Наступил обеденный перерыв, и я
не ошибся, надеясь в это время застать его одного.
– Черт побери, – заявил он, – ты все еще разгуливаешь на свободе?
– Вовсе нет, – парировал я. – Сейчас я в бегах и пришел к тебе, чтобы передать свою самую последнюю фотографию. На той, которую вы опубликовали
в воскресенье, мой нос вышел кривым. Согласен, он не особенно привлекателен, но и не глядит на сторону.
– Твой нос не может выглядеть иначе после пережитого в ночь на понедельник. Черт возьми, Арчи, я уже и так опаздываю на целый час с подачей
материала. Сейчас позову Ландри, дальше по коридору есть свободная комната, и…
– Ничего не выйдет. Не скажу даже, что было у меня на завтрак. Как я уже заявил по телефону, когда я буду готов что то сообщить, ты получишь
информацию первым. В данный момент мне не помешало бы знать некоторые факты, но если ты уже отстал на целый час… – закончил я, поднимаясь и
направляясь к двери.
– А ну ка сядь. Хорошо, пусть я опоздаю на два часа, но это еще не означает, что я должен голодать.
С этими словами Лон Коэн откусил солидный кусок сандвича с рыбой и листьями салата, зажатыми между двумя ломтями белого хлеба.
– Часа мне не потребуется, – возразил я. – Возможно, всего три минуты, если ты назовешь фамилии шести мужчин, ужинавших вместе с Харви Г.
Бассеттом в ресторане «Рустерман» в пятницу, восемнадцатого октября.
– Что?! – Лон перестал жевать и уставился на меня. – Бассетт? Какое он имеет отношение к бомбе, которая уложила наповал человека в доме Ниро
Вулфа?
– Есть определенная связь, но это по секрету, не для печати. Пока что все исходящие от меня сведения конфиденциальны и не подлежат оглашению.
Официант Пьер Дакос прислуживал за их ужином. Тебе известно, кто участники пиршества?
– Нет. И я не знал, что именно он прислуживал.
– Как скоро ты сможешь выяснить, не впутывая меня?
– Возможно, понадобится день или неделя, но можем управиться и за час, если удастся найти Дореми.
– Кто такая Дореми?
– Жена Харви Г. Бассетта. То есть теперь вдова. Конечно, уже никто не зовет ее так, по крайней мере не в глаза. Сейчас она прячется от людей.
Никого не принимает, даже окружного прокурора. Ее домашний врач не отходит от нее ни на шаг, ест и спит в ее резиденции. Во всяком случае – так
рассказывают. Чего ты вытаращил на меня глаза? Или теперь мой нос покривился?
– Чтоб меня черти взяли! – выругался я в сердцах, вставая. – Ну конечно же! Почему я не вспомнил о ней? Должно быть, сказалось потрясение.
Увижусь с тобой завтра вечером… надеюсь. Забудь, что я был здесь.
Зная, что на первом этаже здания есть телефонные будки, я направился к лифту. Спускаясь, я старательно рылся в памяти. У Лили Роуэн мне
доводилось встречаться с различными людьми – поэтами из Боливии, пианистами из Венгрии, девушками из Вайоминга и Юты, – которых Лили старалась
поддержать, – но видеть Дору Миллер не приходилось.