Труп обнаружил в автомашине «додж коронет», стоявшей на Западной Девяносто третьей
улице, близ Риверсайд Драйв, патрульный полицейский, совершавший обход ночью в пятницу. Одна единственная пуля 38 го калибра пробила навылет
сердце бедняги. Ее нашли застрявшей в правой передней дверце. Значит, на спусковой крючок нажал водитель, если, конечно, в себя не стрелял сам
Бассетт. Однако уже в понедельник «Таймс» абсолютно однозначно утверждала, что это было убийство.
Я читал «Газетт» за вторник, когда послышался характерный шум спускавшегося лифта. Мои часы показывали одиннадцать часов и одну минуту. Вулф,
как всегда, придерживался заведенного порядка. Я развернулся на стуле и, как только Вулф вошел, бодро и весело проговорил:
– Доброе утро. Знакомлюсь с сообщениями относительно смерти Харви Г. Бассетта. Если вас интересует… «Таймс» я уже закончил.
Вулф поставил несколько орхидей – их сорт я даже не трудился определять – в вазу на своем столе и, усевшись в кресло, заявил:
– Ты хандришь, а это совершенно ни к чему. После вчерашнего дня и сегодняшней ночи тебе следовало бы спать до полудня. Спешить некуда. Что же
касается информации про мистера Бассетта, то, как тебе известно, я храню «Таймс» в своей комнате в течение месяца и постарался…
В дверь позвонили. Я вышел в коридор справиться и, вернувшись, доложил:
– Кажется, вы никогда с ним не встречались. Помощник окружного прокурора Даньел Ф. Коггин. Дружелюбный тип с камнем за пазухой. Любит пожимать
руки.
– Впусти, – распорядился Вулф и придвинул к себе почту.
Когда же я ввел посетителя в кабинет, предварительно достойно ответив на крепкое рукопожатие и пристроив на вешалке его пальто и шляпу, Вулф
встретил нас, держа в одной руке циркуляр, а в другой – нераспечатанное письмо; было бы невежливо вынуждать его хотя бы на миг расстаться с
бумагами, и Коггин благоразумно воздержался от попытки пожать ему руку. Он, несомненно, был осведомлен о причудах Вулфа, но никогда прежде
судьба их не сводила вместе.
Поэтому он чрезвычайно сердечным тоном проговорил:
– Мне кажется, я еще не имел удовольствия познакомиться с вами, мистер Вулф, и я рад представившейся мне возможности.
Расположившись в красном кожаном кресле, Коггин окинул взглядом комнату и заметил:
– Славный кабинет… Отличный кабинет! И какой красивый ковер!
– Подарок иранского шахиншаха, – пояснил Вулф с серьезным выражением лица.
Коггин, должно быть, знал, что это явная ложь, но не подал и виду.
– Как бы мне хотелось, чтобы шах и мне подарил такой же. Превосходный ковер, – сказал он, взглянув на часы. – Но вы очень занятой человек, и я
постараюсь излишне не затягивать разговор. Окружному прокурору желательно знать, отчего вас и мистера Гудвина вчера нельзя было нигде найти, –
правда, прокурор выразился по другому, – хотя вы знали, что нужны и вас ищут. Никто не снимал трубку телефона и не отвечал на звонки у входной
двери.
– Мы усердно трудились в городе, выполняя определенные поручения. Здесь никого не было, кроме мистера Бреннера, моего повара. Если нас нет дома,
он предпочитает не отвечать на звонки.
– Предпочитает? – улыбнулся Коггин.
Вулф тоже улыбнулся, слегка приподняв один из уголков губ; лишь очень зоркий человек смог бы заметить эту улыбку.
– Следует проявлять некоторую снисходительность к отдельным слабостям хороших поваров.
– Мне трудно судить, мистер Вулф; у меня нет личного повара. Не могу себе позволить. А теперь к делу. Если вас интересует, почему я пришел к
вам, а не вызвал к себе, то хочу пояснить, что мы долго обсуждали сказанное вами вчера инспектору Кремеру, а также вашу репутацию и обычную… э
э… реакцию.