тапок, склеенный «Моментом»
(тот, что с пряжкой на боку).
Угольки от шапки вора,
дольку яблока раздора,
каплю старого ликёра,
разводящего тоску…
Бред исписанных тетрадей
заберите, Бога ради.
перхоть ангелов
Перхоть ангелов ветра́ми уносило
в виде снега, в действии простом.
Всё запорошило. Даже силу
древности намоленных икон.
Девочка, жена, дурёха-странница…
Сдюжить, не сломаться, пережить.
Всё течет, но мало что меняется:
великаны, карлики, пажи.
перерождение
Бабочкой стать, разукрасив его обитель,
и наплевать, что у бабочки жизнь коротка.
Он ведь такую как ты, не встречал, не видел.
Ну, залетай же: «Ловите меня, ловите.
Да, осторожней, я самая-самая та».
Бабочкой стать, сознавая, что день последний.
В безумном полете кружи́ться – его мечта…
Жаль, что наутро исчезнешь тихо, бесследно.
Бабочки яркая жизнь коротка… Коротка.
от меня до тебя
От меня до тебя – километры,
а точнее, две тысячи вёрст.
Надувают страдания ветры,
а точней, одинокий норд-ост.
От меня до тебя – два разлома,
две Вселенные, два локотка…
От тебя до меня – угол дома.
И тоска.
когда-нибудь
Нам разные планеты суждены,
отписаны, отмеряны богами:
ты на Луне под кратером слагаешь.
Я на Венере в лапах сатаны.
Когда-нибудь, в расхристанном году,
мы победим науку. А парсеки
сойдутся в неземной библиотеке.
И шоры с ясновиденья падут…
феномен G, или лошадиное
Я залезу к мужичку
в дровни,
от мороза под тулуп
спрячусь.
И отвечу на его
«вздрогнем»:
«Ну и где ж, она, твоя
чача?»
Глядь, винищем закачал
флягу,
с винограда понагнал
водки.
Как приедем: на диван
лягу.
Он ребром ладони в стол:
«Вот как!»
И глядит вокруг себя
хмуро.
Где от летки потерял
еньку?
А наколка «бабы все
дуры» —
из прошедших лет его
фенька.
Как живёшь, весь из себя,
гордый?
И почём берёшь за фунт
лиха?
Не связала нас, увы,
хорда,
разметало нас с тобой
тихо.
Да не плачься, что женой
брошен,
обнищал, поизносил
шузы.
Рассуждаешь, дорогой,
пошло.
Говорю: твой кругозор
узок.
Слишком мало мне сейчас
надо.
Подытоживать пора
драмы.
Если куклу поверну
набок:
затекает в сердце звук
«мама».
Разъедает ржа мою
память:
я не помню, что вчера
было.
Мне бы проще не летать —
плавать,
да пугает под водой
рыло.
Я такая же, как все,
лошадь.
Пара комнат – вот моё
стойло.
Жаль, тащить не по душе
ношу…
Ну, давай, плескай своё
пойло.
что-то типа исторической сказули
Буги-вуги, чарльстон…
Глянь: боярин пляшет с немцем.
Ишь, выделывать коленца
научился царь Додон.
Скособочился петух,
расхотел клевать в макушку.
Увидав на гриле тушку,
враз поник и взгляд потух.
Буги-вуги – не гопак…
Шароварами не пахнет.
То есть пахнет, только на́с нет,
тех, кто нюхать – не дурак.
Белы девицы красны́
от избыточных вливаний.
Даже шут горохов, Ваня,
разошёлся до весны.
Лихо с пятки на носок
откаблучивают баре,
челядь шарит на гитаре,
анекдоты – на поток.
Нож опорки распорол,
отлетели голенища,
серый волк по лесу рыщет,
сервируют тролли стол.
Буги-вуги, твист-э-гей,
тра-та-та да хали-гали.
Эх, и славно ж погуляли
и царевич, и плебей.
Крендель с брагой, расстегай.
«Что вы, что вы! Я невинна».
Сомневаясь, корчит мину
сам Илюшенька-бугай.
Двое с боку – ваших нет.
Им – по злату, нам – по силе.
Скрип над матушкой-Россией
калиостровских карет.
Буги-вуги, чарльстон,
песни, пляски, тары-бары…
А под окнами татары.
И качающийся трон.
трагедия, произошедшая на пересечении ул. генерала Штеменко и пр. Ленина
Семафорный человечек
встал с утра не с той ноги.
Побежал, но недалече —
под колёсами погиб.
А на утро пешеходы
удивлялись: «Как же так?
Вот же, рядом, что чуть поодаль
есть дублирующий знак».
И спешил народ на службу,
матерился заодно.
Перешагивая лужи…
и зелёное пятно.
где гарантия?
Небеса поставят смертным на вид:
не потёмки, мол, чужая душа.
Отболеет, отревёт, откровит…
А в итоге – ни гроша, ни шиша.
От рожденья до погоста – шажок.
Эта мысль нас беспокоит, как встарь.
И не Бог глядит с небес, а божок.
Где гарантия, что прав государь?
По расквашенным дорогам судьбы
ни проехать, ни пройти, ни свернуть.
В победителях то «как», то «абы»,
а дурак спешит указывать путь.
Я хожу не по тропе – по ножу.
То ли пряник впереди, то ли кнут.
Где гарантия, что в срок уложусь,
а мессию впопыхах не распнут?
Ты поплачь по убиенным, поплачь.
По стаканам – капли крови Христа.
Рубит голову беспечный палач.
Где гарантия, что скатится та?..
Пригласили покривляться к столу:
мне бы лишнего не ляпнуть в ответ…
– «Есть гарантия, что я не помру?»
– «Нет!»
новогодняя молитва…
Ниспошли побольше злата,
сделай нищего богатым,
чтоб по сводкам Госкомстата
обогнали Сомали.
Чтобы бабка на полатях,
вся в мечтах о бурном пати,
загребала на лопате
шестизначные нули.
Да воздастся всем по вере,
по делам их и потерям.
Чтоб под маской Джима Керри
каждый смог побыть часок.
Чтоб от манны, от небесной,
в наших душах бестелесных
стало суетно и тесно.
И честней на волосок.
Не забыть бы помолиться
о сотрудниках полиций.
Не разглядывая лица,
тайных, явных – всё одно.
О сверхнабожных и готах,
о честнягах и сексотах,
о сгоревшей бабе Лота
и свалившихся на дно.
О приватах и приматах,
и о тех, кто виноваты.
Кто стучит не за зарплату,
а по зову мозжечка.
О больных и прокажённых,
о мужьях и глупых жёнах.
О расфранченных пижонах
и отличниках в очках.
Пусть Господь пошлёт удачу
тем, кто значим и не значим.
Только так, а не иначе
мы построим самолёт,
на котором оторваться
от ворчанья и нотаций
можно ровно в час пятнадцать…
Если только повезёт.
Это истина простая:
кто стремительно взлетает —
удаляется от стаи,
разучается фолить.
Но в полётах неустанных,
вырываясь из портала,
быть чревато Джонатаном
в неизведанной дали.
экспромт
И даже когда я однажды умру
в шальной круговерти —
есть прелести в смерти
не только убитых судьбою старух…
Мне на́ слово верьте.
Запрыгну на Бледа, нагайку – в бока,
и по́ полю – к небу
разгадывать ребус…
Но это потом. Всё потом, а пока
я к морю поеду.
Наталье Жердецкой
Далеко не всегда,
если дольче, так вита.
На корню без следа
сохнет, что не привито.
Эльфы глушат с тоски
и сонеты слагают,
скромно вяжут носки
и плетут оригами.
Там где отблеск луны
упирается в горы —
там озёра полны
молоком да кагором.
След оставит кольцо —
безымянное счастье.
Ободок с хитрецой
к той делёжке причастен.
Зарастёт лебедой
наша жизнь по-любому,
уместится в ладонь
всё твоё поле боя…
дуэльное
Чубы трещат, пана́м – лафа
и трубно Вий взывает с вежи:
«Даёшь свободу незалежной,
звени, майданова строфа!»
Огонь в душе, раскол в сердцах,
трезубец – вилка на тарелке.
Москаль хохлу не скажет «велком»,
покуда царствует пацак.
От полуострова – полынь,
от полумер – одни проблемы.
Крещатик – тот же самый Кремль,
детей швыряет со скалы.
Щенок валяется пластом.
Что жизнь его? Пятак на сдачу.
И до преклонных лет собачьих
он не дотянет, рупь за сто.
Небесной сотне – путь наверх.
По десять тысяч – семьям павших,
Но семена взойдут на пашне
без удобрений и помех…
Летает пепел по стране,
покрышки – кольца новобрачных,
смертей, которым счёт утрачен…
И новых жизней на стерне.
триллеровская считалка
Раз-два-три-четыре-пять…
Маша скачет истерично.
То взлетают вверх косички,
то седеющая прядь.
Десять-девять-восемь-семь…
Дядька прячется за дверкой.
Жаль, что дверку исковеркал,
грунт под зданием просел.
Семь-четыре-три-один…
Снова Маша дико пляшет,
трое сбоку – нету ваших…
Сгинул страшный господин.
Восемь-два-четыре-ноль…
Слёзы копятся в платочке,
ванна всклень и нож заточен.
Всё, Мария – ной-не ной…
поздравлялка
Как бы смерть нас ни давила
и не всаживала вилы —
жить-то дорого да мило,
значит будем, братцы, жить!
Дураки всегда на месте,
сдвинем рюмки, ложки скрестим
и споём с тобою вместе
про «наточены ножи».
Но когда зальём спиртное,
я расплачусь и заною,
расскажу про паранойю,
ту, что ходит по пятам.
А под утро без веселья
уберу в диван постель я…
Избавленье от похмелья —
преотвратнейший Агдам.