В затрапезный цирк не едет знаменитый Копперфильд.
Что ему пятак из меди недоучек-простофиль?
И приходится, ребята, нам довольствоваться тем,
что какой-то хрен поддатый не проходит толщу стен.
Говоря точнее: входит в штукатурку головой,
а потом при всём народе визги «мама! Боже мой!»
Перемазанный зелёнкой, весь в бинтах да пластырях.
Если жизнь ревёт вдогонку, значит прожита не зря.
Ах, чернявые джигиты, скачут с воплями «асса».
Бурки пулями пробиты. И народец, глянь, зассал.
Котелки чернявых варят: чтоб цедить на ужин брют —
на гастролях в Кандагаре реквизиты продают.
Баба в ужасе застыла, наблюдая не дыша,
как под брюхом у кобылы возникает ПэПэШа.
Не бывает тот в прогаре, кто орёт «аллах акбар».
Под его копытом пали и Ростов и Краснодар…
Держит путь канатаходец по натянутой струне.
Снизу крики: «Вот уродец. А порты под стать стране.
Те же пятна и разводы на застиранном трико».
Но божится воевода, что с подлогом не знаком.
Кто кричит «народу предан», тот предаст и не моргнёт.
И живёт, питаясь бредом, верноподданный народ.
Нет проблем в стране с леченьем и с попранием основ.
Есть проблемы с усеченьем многоразовых голов…
Цирк окончен… Ля финита. Впереди рабочий день.
Воскресение убито, что нам светит – думать лень.
В череде сует постылых подготовит утро нас:
чаще пулю ждёт затылок, реже – профиль и анфас.
двойник
Там, в созвездии призрачной Девы
мой двойник начинает с нуля
и выводит он справа налево:
«адгокин»… и «урму»… и «ен я»…
первый взгляд на семью
Был четверг… Всё в палате обыденно:
хилый завтрак, таблетки, укол.
Содрогнувшись от воплей Овидия
(дайте, ж, суки, ему промедол!),
санитары, активные зрители,
выполняли работу свою:
при посредстве рубашек смирительных
разлучали в больнице семью…
А в квадрате окна, за решётками
показался косяк из лапут.
Кто-то в ухо признанья нашёптывал,
к Жозефине взывал лилипут.
Был четверг… Ленин бился в истерике,
это вам не абы, да кабы…
Магеллан плыл от койки до берега,
Римский Папа пошёл по грибы.
диалог
– «Хочешь, любимая, звёздочку? Хочешь луну?
Се́ребро снега и солнца закатного злато?»
– «Мне бы чего приземлённее: рупь на кону,
мне бы с грехом пополам дотянуть до зарплаты».
– «Соколом в небо взовьюсь для тебя… и паду
к стройным ногам под каблук, замирая от страсти».
– «Мне бы чего приземлённее: воду в саду —
яблони сохнут от этой безбожной напасти».
– «Замок воздвигну, царицею в нём поселю,
что пожелаешь – в момент по велению взгляда.
Вся бесконечность Вселенной стремится к нулю,
если меня возжелает такая наяда.
Хочешь умру я, ты только лишь мне прикажи.
Даже такое, представь, сотворить мне по силам».
– «Мне бы чего приземлённее: просто пожить,
просто подольше вниманием баловать сына»…
a что народ?
Слетаются драконы на кормёжку,
насытившись, ползут на водопой.
Там пошумят, как водится, немножко,
попляшут разношёрстною толпой.
И снова по губерниям да сёлам —
кровь с молоком высасывать с девиц…
А что народ? В сомненьях невесёлых
плутает коридорами больниц…
В который раз некстати с небосвода
отходят воды, превращая в грязь
дарованную Господом свободу,
с которой распростились, помолясь.
понедельник…
не сдержалась я и пу́-
блично
закатила оплеу́-
ху я…
надоело быть мне дву́-
личной,
пожалей мя, лопоу́-
хую…
будем жить и наслажда́-
ться мы
совершенством телеви́-
денья,
и смотреть кино Кура́-
савы
в несчастливейший поне́-
дельник.
недолог век у тех и у других
Недолог век у мужиков,
да и у женщин он короткий.
Немало медных пятаков
прикрыли очи тем красоткам,
что закусивши удила,
ломились рысью оголтелой,
не успевая на балах
бросать в мазурки ум и тело.
Спираль развития крута:
нет времени кряхтеть и охать.
И хоть мамзель уже не та —
ей так же муторно и плохо.
Ох, обустроено хитро́
реберно-костное начало:
молчала, восходя на трон.
Каблук ломая, закричала.
Недолог век у мужиков,
особо – у лихих поэтов.
Поменьше б карточных долгов —
пореже б пялились в корсеты…
В обносках, шубах дорогих
не долог век.
У тех
и у других.
марионетка?
Приставала к маме Светка:
«Мама, я марионетка?»
И вздохнула горько мама:
«Ах, ты, милое дитя,
ты ещё пока упряма.
Подрастёшь и будут драмы.
И не только в новостях.
Будут ниточки в неволе,
кукловоды и шуты.
Будет сплошь одно застолье,
а прислугой будешь ты.
И потом поймешь однажды,
как быть певчей, но молчать.
У ручья страдать от жажды
и всю жизнь мечтать… мечтать».
Говорила мама Светке:
«Люди все марионетки,
только ты ещё мала.
Так что, всё слова… слова».
кто последний?
Там, в глуши российских весей
от истерзанных старух,
бьющих о́б пол кровоточащими лбами,
зародилась боль у песен,
как от звонких оплеух…
Кто последний горевать? Я за вами.
Но совместно с болью рядом
радость катится вприпрыжку,
семеня и бодро топая ногами.
Захмелевшая изрядно,
с балалайкою под мышкой…
Кто последний веселиться? Я за вами.
девятое
Две молнии-вспышки, как фото с небес.
Господь громогласно: «Чииз».
Вот было бы здорово, если б он слез
к нам, горемычным, вниз.
Может быть выступит Бог по tivi,
пастве задвинет речь.
А ну-ка, Всевышний, давай, удиви,
пытаясь от бед сберечь.
От бесов, цепляющих крылья на горб,
сгибающих в нимб рога,
втыкающих в лодку корявый багор,
сулящих бомжам блага.
По морю гулять бы, барашки пинать,
с воды возгонять вино.
Но что-то не гнётся страна да спина,
и песни ушли в минор.
А берег, казалось бы, вот он – бери,
но вмиг подломился лёд.
Глаза не скосил равнодушный старик,
а значит и зуб неймёт.
На верхнем этапе не видят ни зги,
и сколько ни бей в набат.
забытый пароль и забавный логин —
команда «судьбу лабать».
«Эй, пятки подрежу», – косая блажит
и щерит в улыбке рот.
Лязгают косы всё ближе, кажись,
и кто-то взглянул хитро…
Прежде, чем строить, неплохо б сломать.
Разрушить. А денег – ноль…
С утра по фэн-шую поставлю кровать,
сменяю на свет юдоль.
ангелители
Мир лежит на телеграфных столбах.
Их завидев, ангел клонит к земле.
Не запутайся он в тех проводах —
изменилась бы погода в семье.
Всё пошло бы по иному пути
и, возможно, до бескрайних миров
мы смогли бы потихоньку дойти,
не ломая человечьих основ.
Но секьюрити живут в небесах,
не пытаясь безразличие скрыть.
А услышь они людей голоса —
поумерили бы гонор и прыть.
Нравы ангелов – зыбучи пески.
Вероятность объяснений мала.
Охранять им горемык не с руки,
а точнее говоря, не с крыла…
нотариально удостоверенное завещание
Ох, я чувствую, слабею. Гаснут силушки, ей-ей…
Всем врагам – по пять копеек. Это восемь тыщ рублей.
Каждой твари дам по паре, каждой се́стре по серьге,
алкоголикам – стопарик, чтоб судили по себе.
Жадным – мартовского снега, бедным – стильный гардероб,
а ещё кусочек неба, под которым кот продрог.
Молоко, что ночью скисло, грабли, вилы, ржавый лом…
Завещаю целый список. Всё, что нажито трудом:
старый ржавый рукомойник,
пса, что вечно недоволен,
книгу Черчилля о войнах
и рассохшийся комод.
Самовар ужасно древний,
ноготь свергнутой царевны,
пруд в заброшенной деревне
(в нём утопленник живёт).
Третий том арабских сказок,
раватибы для намаза,
в деревянной банке стразы,
восемь грамот и диплом.
И доверенность в сберкассу,
и пластинку «ко́ндор паса».
Ми-струну от контрабаса,
лук в корзине под столом.
Завещаю царский рубль,
домотканый свитер грубый,
«Откровения Колумба»,
что зачитаны до дыр.
Первый зуб и первый локон,
афоризмы «Лыко в стро́ку»
и автограф Оно Йоко,
сноп колосьев от страды.
Сдутый шарик, зубочистку,
попугайчиков речистых,
жизнь, в которой волочится
недовольная судьба.
Банку с высохшею краской,
дом в предместии Дамаска,
где набиты под завязку
всяким хламом погреба.
Лепестки увядших маков,
два свидетельства о браках,
фото шапки Мономаха
и хозяина под ней.
Запах квашеной капусты,
приготовленной искусно,
мемуары Златоуста
и хандру осенних дней…
Весь архив скандалов с кем-то,
«закидоны» интроверта,