Ну как можно объяснить неумолимым утилизаторам, что когда он касается желтых ломких страниц старых книг, душа его трепещет и воспаряет, благодарно наполняется до краёв смыслом прожитых книгой долгих лет среди людей. Многих, таких разных людей, навсегда становящихся частичкой тебя. Библиотечные запасы на стеллажах и полках, будто острова в океане, были его вотчиной, его миром, а он – их рачительным незримым хозяином…
Он покрепче сжал книгу под мышкой и, аккуратно ступая по узкой лестнице, спустился в зал выдачи книг. Находку следует перепрятать и немедленно. Для этого у него найдётся парочка проверенных тайников. Старик повеселел. Он представил, как вскорости покойным вечерком сядет за любимый стол в центре большого зала, обязательно зажжёт главную люстру – гулять, так гулять! – и всласть полистает затёртые рыхлые страницы сегодняшней находки. Чихнёт пару раз от книжной пыли – не без того, разгладит заломленные уголки, подклеит расползшийся корешок. А ещё будет такая радость, если за окнами долго-надолго забубнит дождик да станут позвякивать неугомонные трамваи…
Будет, будет что вспоминать в старости! Тут он уже захохотал в голос. Хорошо у него про старость получилось, нашёлся красный молодец. Давай, ковыляй, не задерживай, червь книжный!
Ближайший тайник был в еле приметном переходе от зала выдачи в отдел комплектования. В нем уже хранились толстенный Пушкин юбилейного, выпущенного к столетию поэта издания; приключения весёлых Самоделкиных, зачитанные до дыр; полугодовая подписка журнала «Мурзилка» за девятьсот шестьдесят забытый год и рассыпающийся томик русских народных сказок. Пошарив рукой среди схороненных богатств – не завелись ли пройдохи мыши? – старик устроил Маяковского на почетное верхнее место: «Ну, теперь ты дома, знакомься с собратьями».
Он тщательно прикрыл тайник, осенив его крестом. Призадумавшись, застыл на пороге главного зала и залюбовался. Огромная ветвистая люстра величественно плыла в вышине. Хотя нет, какая же это люстра? О, скорее цепкий якорь, который небесный летучий корабль спустил на самое дно, распугивая сонных обитателей земли. Корабль застыл в немыслимой вышине и, видно, мается в ожидании попутного ветра. Стены библиотеки вдруг померкли перед взором старика, и стали видны уходящие во все стороны облака. Они простирались в бесконечность – то нежно розовые от восходящего солнца, то тёмные, набухшие весенним дождём, то в отсветах далеких гроз. Облака безмолвно клубились, готовые расступиться перед высоким носом небесного корабля и вновь сомкнуться за его кормой. Старик щёлкнул пальцами, и якорь запылал сотнями искорок, рассыпавшихся по бронзовым ветвям и веточкам.
«На эти-то огоньки и ловятся сухопутные души», – подумалось старику. Ему бы сейчас ловко подняться на палубу небесного корабля, привычно встать на мостике, широко расставив ноги в крепких просоленных ботфортах и, приложив к глазу сияющую в рассветном солнце подзорную трубу, глянуть по курсу и зычно скомандовать: – А ну, лоботрясы, морского ежа вам в глотку, трави якорь, поднимай паруса! Полный вперёд!
Старик гордо тряхнул длинными выбеленными за пару веков волосами и молодцевато отсалютовал невидимой шпагой.
Только так – полный вперёд!
Эх-хе-хе-хе… Да уж…
И тут люстра в нахлынувшей ночной темноте превратилась в причудливый цветок, что вырос под сводами таинственной пещеры. Лишь однажды в году, в самое неурочное время, когда силы света и тьмы сходятся в одной точке, в высоком недоступном месте он раскрывает свои огненные бутоны, ослепляя невольных свидетелей пылающей силой огня. И надо, минуя все препятствия и опасности, пробраться в эту пещеру, не жалея живота своего, сразиться с чудищами и подземной нечистью, что охраняют каждый выступ пещеры, каждый изгиб и отыскать цветок.
И в очаровании от его величия не сорвать, даже не потревожить, а лишь завороженно стоять и воздавать Богу хвалу за чудеса земные и небесные…
Старику хотелось, и с этим желанием было трудно совладать, отойти подальше, в самый угол зала, разбежаться, подпрыгнуть и, ухватившись покрепче, прокатиться маятником на люстре, раскачиваясь, что было мочи. Чтобы мелькали её огни, по стенам бежали наперегонки ошалевшие тени, а он бы заливисто хохотал!
И вот уже люстра – не люстра, а ажурный колокол в звоннице. И он, словно живой язык, отбивает в нем удары – бом, бом, бом…
Старик вздрогнул: входная дверь хлопнула, и послышались шаги. Уж и ночь миновала? Он деловито оглядел помещение. Книг не перекладывал, газетные подшивки не листал, через стулья не прыгал. Все вроде на месте. Потушив быстро люстру, сел за столик у окна, на своё привычное в утренние часы место, и откинулся на стуле. Книжный дом стал заполняться людьми. То там, то здесь слышались голоса, звяканье чайных кружек – жизнь просачивалась в каждый закоулок библиотеки. Чем-то с утра расстроенная Леночка звонила по телефону и настойчиво просила прийти десятые классы из соседней школы на ну очень важное мероприятие. Строгая Лана деловито включала компьютеры на радость детворе. Елена Ивановна, главный хранитель библиотеки, по-хозяйски быстрым шагом обходила залы и кабинеты. Вся верная книжная гвардия, сама того не ведая, вновь вставала на библиотечную вахту под знамёна старика.
Он перекрестился и стал тихо молиться о начале нового трудового дня: «Благодарение творю тебе, Господь, святой Отец, Всесильный вечный Бог!» Старик выглянул в окно, в моросящее апрельское утро, и, устроившись поудобнее, потянул бесчисленные разно-цветные картинки из прошлого, только и ждущие его призыва.
Больше всего он любил вспоминать, как в 1812 году к началу богослужения в таганрогском костёле Святой Троицы буквально накануне Великой европейской войны везли его из Италии на зафрахтованном корабле вместе с другими статуями и картинами. Его высокую белую фигуру из каррарского мрамора, тщательно обмотав копрой, уложили в деревянный ящик и надёжно закрепили в трюме. Три недели их носило по волнам разных морей, всю душу вымотали, пока в зелёной азовской дали не возник городок на мысу – Таганрог. Старик смущённо улыбнулся. Первая и единственная его любовь. Хотя, казалось бы, чего особого он видывал здесь, в провинциальной глуши, за двести лет? Старик упрямо прищурился: видел!
Скорбел о смерти царя Александра, чьим заступничеством и возник этот храм в Таганроге. Гневался осаде чужеземцев, что ещё вчера были братьями по вере, чьи чугунные ядра глухо тыкались в каменные бока домов, отдаваясь острой болью в его душе. Радовался все новым и новым разноязыким прихожанам – прусско-, сардинско-, неаполитанско-, саксонскоподданным… И был счастлив новому кафедральному органу, который специально смастерили на берегах Дуная в Будапеште для его храма.
Так текла его земная жизнь в костёле Таганрога – ангела, одного из воинства Христова. Он стоял недалеко от алтаря – с приподнятыми крылами, в длинной белой хламиде, подпоясанный золотым поясом. Одной рукой он осенял крестом прихожан, в другой был меч. И был ангел благодарен Господу за свою судьбу. Только это осталось в прошлом. С очередной Великой войной всех против всех вначале истаяла паства его храма, оголив его тоскующую душу. Потом погрузился во тьму и хаос и город, и сам храм. Ангела под улюлюканье сбросили в яму, где он лежит и поныне, укрытый тремя метрами земли и строительного мусора, с отбитым крылом и выломанным мечом.
Старику было стыдно, что даже он впал тогда в страшный грех – грех уныния, опустил руки от безнадёжной печали и гнетущей тоски, позволил себе усомниться в промысле Божьем. Долгих десять лет он не жил, не бодрствовал, не спал – его словно и не существовало. Пока однажды вместе с книгами и их юными читателями новый светлый смысл не озарил его дом и его остановившуюся жизнь.