Начал ротмистр Семена на работы особливо трудные определять, гнуть к земле его чубатую голову. И греку Диамантиди посулил помощь в протекции по торговле перед комендантом, если тот Полину, что заневестилась счастливо, от работы в своём доме отставит, содержания лишит. Так велика была его обида. Не офицером бывалым, что с турком без дрожи в боях встречался, а почерневшим ревнивцем он каждое утро в муках просыпался. Пока не надоумил его денщик отворотным зельем душу свою успокоить, забыть недостойную дочку мичмана.
В Богудонии – рыбацком поселении на окраине Таганрога, что на склонах старой гавани турецкой, в те годы жила – цыганка не цыганка, а ведунья с глазом черным, на порчу скорым – бабка Махора. К ее порогу и спровадил по путаным богудонским улочкам-прощелинам денщик ошалевшего от любви-ревности ротмистра.
Положил перед дремлющей Махорой монету золота заморского гость незваный. Взяла старуха подношение, не спеша завернула в тряпицу. После глянула на истомившееся лицо ротмистра и сказала:
– Дам я тебе настой трав выгонки столетней, в заморских землях собранных. Только знай: испробуешь сам – навеки все и всех позабудешь, остынет твоё сердце от огня любовного. Девицу желанную угостишь – потеряет в этом мире она суженого. А того опоишь – никогда не видать ему своей зазнобы. Тебе решать, ротмистр. Тебе и ношу эту нести.
Принял он от бабки склянку, не глядя сунул за отворот кафтана да, не разбирая дороги, побрёл в казарму думать-гадать слова ведуньи. Но только нет прямых дорог в Богудонии, не каждому суждено выбраться из её проулочков да закоулочков. Сгинул было ротмистр, но тут и денщик с помощью не замешкал, не дал пропасть, вывел к миру Божьему. Знать бы ему, что его господин сотворит вскоре…
Наступил праздник святой – Рождество Иоанна Предтечи. Арестантам дали послабление – на молитву в храм Троицкий сводили и к столу вкусностей разных подготовили, что люди добрые на радость заблудшим пожертвовали. А к кому родные да близкие дорогу не забыли – дозволено было вместе побыть.
Пришла и Полина, не сломленная коварством греческим и злобой ротмистра. Сели они с Семёном, глаз друг от друга не отрывают, о новой встрече взахлёб мечтают. Подошёл к ним ротмистр. Поставил на стол три чарки с вином неразбавленным, у проверенных контрабандистов купленным.
– Выпей, не гнушайся, Семён, да и ты, Полина. В честь праздника святого и примиримся разом.
Сказал и сам в чарку усы обмакнул. Выпили и арестант с невестой на свою погибель. Долго потом люди молвой делились, да только правды не сказывали. Затерялась правда-то с тех пор в годах длинных. Как впал в беспамятство безумное ротмистр, так что и род его навек сгинул, и фамилию вспомнить не могут, как арестант и мичманова дочка разом в суматохе истаяли, словно и не было их вовсе на свете Божьем.
С тех пор раз в году, когда православные чтут Иоанна Предтечу, а люди старых поверий – Ивана Купалу, слышен в ночи, уже под утро, стук деревянных башмаков по камням мостовой Крепостного переулка, что тянется вдоль солдатской казармы, и лёгкий шёпот то ли листвы каштанов, то ли волны морской.
А люди зоркие, что и в тумане не заплутают, видят два силуэта, рядом бредущие, а словно и не вместе. К каждому встречному в этот неурочный час они тянут призрачные руки и вопрошают с мольбой:
– Вы не видели мою любимую?
– Где мой суженый?
Но разве кто подскажет им, посоветует, если сами они навечно друг дружку отыскать не вольны?
Так и мыкаться им, коварством ротмистра погубленным, пока кто из людей не вспомнит фамилию его окаянную да вслух не произнесёт…
ул. Фрунзе, 58-а
Католический костёл
Одним из самых сильных впечатлений от Таганрога с момента его основания для людей приезжих были его почти вселенская разноязыкость и многоконфессиональность, что делало город одним из уникальным мест Российской империи.
Православные храмы и монастыри русской и греческой церквей, синагога, мусульманский молитвенный дом, лютеранская кирха, армянская церковь, католический костёл – и это все в небольшом по нынешним меркам провинциальном городке. Но и в этом многообразии, и, даже можно сказать, архитектурной и исторической насыщенности, судьба дома, где ныне размещается Центральная городская детская библиотека имени Горького, выглядит впечатляюще.
А началась наша история в 1806 году, когда градоначальник Таганрога барон Кампенгаузен, о котором уже упоминалось ранее, обратился к министру внутренних дел графу В. Кочубею с прошением «о исходатайствовании монаршего соизволения на выстроение в Таганроге от казны Католической Церкви…».
Уже весной 1807 года, после личного одобрения Александром I и выделения денег из государственной казны, в городе торжественно освящается место для закладки католического храма на улице 3-й Продольной (потом Католическая, Николаевская, Троцкого, Фрунзе).
В 1811 году католический приход Пресвятой Троицы был построен сотником Николаевым по проекту архитектора Россинского. Первым ксёндзом становится Серафим Гольфельд, член ордена кармелитов босых, присланный из Литовской провинции. Богослужение начинается в следующем году, когда была завершена внутренняя отделка храма (общая площадь 330 м2). Под фронтоном над центральным входом в храм располагалась латинская надпись «Ех tuis bonis tibi offerimus» («От щедрот Твоих приносим Тебе»). Главное помещение делилось колоннами на три нефа и вмещало 250—300 человек. По обе стороны от главного алтаря с запрестольным образом Пресвятой Троицы располагались часовни Успения Пресвятой Богородицы (с иконой Ченстоховской Божией Матери) и св. Антония Падуанского.
В 1848 г. из Италии прибывает новая церковная утварь, а также мраморный алтарь, а в 1886 году к храму пристраивается небольшая колокольня на двух кирпичных столбах. Тут же, рядом с храмом, с годами добавляются дом священника, дом органиста, двухэтажное католическое церковно-приходское училище, сохранившиеся как жилые дома до сих пор. Паства в 300 человек за сто с лишним лет существования костёла пребывает почти неизменной. Среди прихожан семьи дворянина Глинского и купца второй гильдии Данцигера, музыканта Гаэтано Молла и учителя французского языка мужской гимназии Монтанружа.
В начале 20-го века таганрогский костёл обзаводится специально собранным в Венгрии органом. Но в 1925 году приход разделяет судьбу почти всех церквей – его помещение национализируют и открывают в нем ватную мастерскую.
Только в 1938 году начинается другая история прекрасного здания – его отдают под городскую детскую библиотеку, существующую и по сию пору.
Забытый ангел
Старик поправил ещё пару книг, едва касаясь, провёл рукой по их видавшим виды корешкам и, удовлетворённо хмыкнув, вразвалочку отправился далее в свой ежевечерний обход.
О, сколько же бесконечных лет он бродит и бродит среди высоких, забитых под завязку книгами полок, что порой кажется – убери потолок библиотеки, книги давно устремились бы в небесный простор…
Старик вздохнул. Ему-то в небеса как раз путь заказан. «Только не начинай, – сказал он себе тут же. – Опять станешь причитать да жаловаться на судьбинушку да горе-злосчастье. Я-то тебя, нытик, хорошо знаю. Тебе дай только повод поплакаться. Смотри у меня…». Но тут он вдруг остановился – ну-ка, ну-ка – и, нагнувшись, осторожно потащил за краешек книгу из стопки на второй полке снизу. Стопка качнулась, но устояла.
В руках же старика остался фолиант в несколько обтрёпанной обложке из толстого, когда-то зелёного, картона. «Владимир Маяковский. Стихи детям. 1930 год» – не без труда прочитал старик и недоуменно повертел книгу в руках. Откуда здесь этакая древность? Её же давно в утиль списать должны. И тут же испугался: зачем в утиль? И слово-то какое недоброе придумали, утиное, тянущее болотом – утиль. Давние, обкатанные временем, словно камни бурливой речной водой, книги старик любил беззаветно и старался всеми своими скромными силами отводить от них неминуемое списание по ветхости или старости.