– Лиду схоронили, а Щелгунов запил, да и отдал черту душу.
– И что же, его за убийство жены по головке погладили? – не поверила я.
– По головке, может, и не гладили, но дело замяли. С одной стороны, заслуженный человек, в летах и медалях, с другой – молодая вертихвостка, путалась с кем ни попадя. Чего только не наплели: договорились до того, что она сама застрелилась. Словом, осиротели детки, растила их моя тетка. Да, видно, дурная кровь свое дело сделала. Выросли, да не порадовали. Один точно сыч в отцовском доме сидит, должно быть, есть ему за что людей бояться, а другой…
– Что другой? – испугалась я.
– А другой копия папаши. Жену убил. Здесь же, в доме. Не успел жениться, и тут же удавку на шею. Не зря говорят: яблоко от яблони…
– Когда же это случилось? – продолжила я расспросы.
– Давно… Лет двадцать назад. Косте повезло меньше, отвертеться не сумел, посадили его, но и тут выгорело: не в тюрьму, а в больницу специальную.
– Двадцать лет срок большой, – нахмурилась Женька. – Убил жену, какую‑то причину он назвал? Допустим, за все про все схлопотал десять лет, это я по максимуму, на самом деле наверняка меньше. Чего ж он – до сих пор в больнице?
Женщина пожала плечами:
– Может, в самом деле у него что‑нибудь с головой приключилось?
– А почему вы дом Льва Николаевича отцовским зовете? – спросила я. – Он же его недавно построил?
– Это он башню свою построил да каменный забор. А дом на этом месте лет сто стоял. Еще их прадед соорудил. Они из староверов. Здесь раньше скит был, потом дом, а в нем молельня. А Щелгунов, папаша то есть, тюрьму устроил. Так что дом новый, начинка старая, оттого про привидения и спрашиваю.
Мы с Женькой задумались над услышанным. Женщина между тем приманила котенка и стала его гладить, а потом сказала:
– Вон и Наташка.
Мы повернули головы и в самом деле увидели Наташу, она шла по тропинке с большим тазом белья в руках. Заметив нас, девушка вроде бы удивилась, кивнула, прошла мимо, а мы, извинившись перед нашей собеседницей, припустились за ней.
– Олимпиаде привет передайте, – крикнула нам вдогонку женщина.
– Обязательно, – ответила я, а Женька, догнав Наташу, взяла ее за руку.
– Наташа, мы к вам.
– Да? – спросила та хмуро. Поставила таз и добавила: – У меня белье на озере. Надо идти.
– Мы с вами, – вызвалась Женька. Девушка пожала плечами, и мы пошли к озеру. Лишь только деревня осталась позади, я осторожно спросила:
– Олимпиада сказала, вы заболели. Это правда?
– Ничего я не заболела, – рассердилась Наташа. – Я оттуда ушла. Отец ругался, а мама говорит, правильно сделала. Чертово место, доброго там не жди. Тетя Сима говорит: Олимпиада добрая, а она недобрая, она злющая и молчать велит. Только и слышу: молчи, рта не раскрывай, язык вырву.
– За что она на вас так?
– Из‑за стонов этих. Говорю: стонет кто‑то в подвале, – а она: «Врешь, нарочно врешь, сплетни про нас распускаешь». Какие сплетни, ее хозяев здесь сроду добрым словом не вспоминали.
– Ваша соседка рассказывала…
– Вот‑вот… а она – сплетни…
– Что за стоны вы слышали? – спросила Женька деловито.
– Из подвала. И вы не верите? – нахмурилась девушка. – Я в самом деле слышала. Сегодня ночью в кладовку отправилась, а в подвале вроде кричит кто‑то, а другой смеется. Жуть такая… Я к Олимпиаде… Она пошла со мной, но ничего уже слышно не было.