Вот стыдоба‑то!»
Бабуля накрепко вбила в меня привычку всегда носить красивое белье, которое подчас стоит дороже верхней одежды. И лишь недавно я сообразила: если в момент раздевания я буду без сознания, кому станет стыдно? Вероятно, нет необходимости так тратиться на трусики! Но сегодня я очутилась в стрингах перед незнакомыми людьми и порадовалась, что усвоила бабушкину науку.
Правда, у Элен и Франки не было времени восхищаться моим исподним. Они в два счета сдернули с меня кучу юбок, рубашек и водрузили на госпожу Васильеву костюм юнуки.
– Скорей, скорей, скорей, – нервно шептала Элен, выталкивая меня на лестницу, – Франки, проводи ее до черного выхода.
Очутившись на улице, я перевела дух и объективно оценила свое положение. Денег, документов и мобильного нет, они лежат в любимой сумочке от Шанель, а та осталась в магазине. Район, где я нахожусь, совершенно мне незнаком, но, похоже, он не из бедных, повсюду видны витрины дорогих магазинов. Еще через секунду мне стало понятно, что сюда не заглядывают туристы. Ни одного европейца на широком проспекте не видно, вокруг снуют лишь хорошо одетые пхасцы. Местного наречия я не знаю, названия своей гостиницы не помню. Вдобавок шкура отчаянно кололась, воняла то ли рыбой, то ли креветками. Большая маска‑голова была тяжелой, смотреть на мир приходилось через узкие прорези, а дышать – сквозь маленькие дырочки. Вдобавок ко всему мне мешал идти хвост, большой и пушистый.
Я попыталась стащить маску, но мои руки были надежно спрятаны. Рукава комбинезона походили на распашонку для новорожденного. Ну, знаете, такие кофточки с пришитыми «варежками»: их надевают, чтобы младенец случайно не поранился ногтями во сне.
На короткое мгновение меня охватило отчаяние, но через секунду я сообразила: все не так уж плохо. Надо идти вон в тот большой универмаг. В многоэтажном магазине непременно встретится сотрудник, говорящий по‑французски, я попрошу соединиться с нашим консульством, и Фролов придет на помощь.
Мелкими шажочками я начала передвигаться в сторону стеклянного здания и вдруг задела тележку уличного торговца. Трудно ходить по улице с хвостом, я не привыкла думать о габаритах своей фигуры и сейчас искренне посочувствовала собственным собакам. Больше никогда не буду злиться на пита Банди, когда тот медленно просачивается в коттедж: ясное дело, песик помнит о продолжении позвоночника, поэтому и не торопится. А я вот сейчас смела корзинку с мандаринами своим хвостом.
– Простите, бога ради, – защебетала я, но продавец и не думал обижаться.
– Юнука! – засмеялся он и протянул мне что‑то маленькое, смахивающее на финик. – Юнука бени ам!
Я вспомнила рассказ Элен и сообразила: торговец предлагает мне лакомство, которое обожает грызун.
Мне следует с благодарностью принять вкусняшку. Я взяла «финик» и хотела двинуться дальше, но торговец неожиданно нахмурился.
– Бени ам‑ам, – повторил он.
Я растерялась.
– Юнука вдолбари! – уже совсем агрессивно заявил пхасец.
– Простите, – вежливо сказала я, – я приехала из другой страны. Русо туристо! Облико морале! Понимаете? Москва, Кремль, хинди руси пхай‑пхай!
Последняя фраза поразила меня саму. Хинди руси пхай‑пхай! Откуда я ее взяла? Отчего помню странное выражение? Что оно означает?
– Вы из Европы? – раздалось сбоку.
– Слава богу! – выдохнула я, разглядывая худенькую девочку лет двенадцати. – Ты говоришь по‑французски!
– Изучаю ваш язык в колледже, – важно кивнул ребенок, – вы нарушили карнавальные правила.
– Что я сделала плохого? – испугалась я.
– Костюм юнуки разрешено надевать только пхасцам, – пояснила девочка, – европейца за глумление над традициями могут побить.