Она странно икнула, разинула пасть, белый комочек выпал в воду. Я схватила мокрую, колотящуюся крупной дрожью крысу и сунула себе под кофту. Сережка продолжал причитать:
– У‑у, мои пальцы! Лампа, ты совсем сдурела.
Я схватила банку, опустила туда несчастную, еле живую от пережитого крысу и сказала ей:
– Не волнуйся, я не дам тебя в обиду!
– Что случилось? – спросила Катя, заглядывая к нам.
– Вот, – застонал Сережка, тряся перед матерью рукой, – она меня ковшом! Все, кирдык пальчикам, посмотри!
Наверное, ему на самом деле было здорово больно, обычно Сережа никогда не жалуется. Он вообще‑то очень уравновешенный и спокойный, причем с самого детства.
В свое время Катя рассказала мне замечательную историю, характеризующую ее старшего сына. Когда Сережке было пять лет, он ходил в садик. Каждый раз, когда он произносил «Сележа», кто‑нибудь из взрослых моментально начинал поучать его:
– Сележа? Такого имени нет, ну‑ка скажи правильно: Сер‑режа.
Детский ум очень изобретателен. Чтобы постоянно не слушать нравоучения, малыш предпочел «изъять» из имени коварный слог. На вопрос: «Как тебя зовут?» – он гордо отвечал: «Сажа».
Как все работающие матери, Катюша приводила сына в садик к восьми утра, а забирала в семь вечера. Проблем с ребенком не было даже тогда, когда в группе внезапно поменялась воспитательница. Но через несколько дней после этого события Сережка заныл:
– Мама, сшей мне юбочку, зеленую.
Катя объяснила ему, что мальчики носят только брючки, но он стоял на своем:
– Юбочку, Анна Ивановна велела мне в юбочке петь!
Удивленная Катюша поинтересовалась у воспитательницы, о чем идет речь. Какая юбка?
– Зеленая, – пояснила Анна Ивановна, – мы ставим спектакль. Мальчики – пираты, девочки – красавицы, в длинных юбках. Кстати, все уже сшили, одна Сажа без костюма осталась.
– Кто? – начиная понимать, в чем дело, спросила Катя.
– Дочка ваша, Сажа, – спокойно ответила воспитательница.
Еле сдерживая смех, Катюша сказала:
– Он Сережа.
Анна Ивановна вытаращила глаза, потом посмотрела на прелестное белокурое кудрявое дитя в красных шортиках и белой футболочке и спросила:
– Ты мальчик?
– Ага, – кивнул ребенок.
Две недели подряд Анна Ивановна, введенная в обман именем, сажала малыша с девочками, и он упоенно играл с ними в куклы. За это время он научился вышивать крестиком, учил для утренника роль девицы‑красавицы и ни разу не выказал никакого протеста. Это ли не свидетельство счастливого, спокойного характера?
– Пальцы не сломаны, – поставила диагноз Катя, – просто сильный ушиб, немедленно сунь руку под холодную воду.
Спустя мгновение Сережке стало легче, и он с чувством произнес:
– Лампудель, теперь мне совершенно ясно, как ты ко мне относишься. Крыса‑то тебе дороже меня. Ты готова была всего меня переломать, чтобы грызуна спасти!
– Если бы ты угодил к аллигаторам, – возразила я, разглядывая высыхающую крысу, – то я мигом бросилась бы на помощь!
– Не знаю, не знаю, – бормотал Сережка, – небось увидела бы на берегу погибающего червячка и кинула меня на съедение крокодайлам. Кстати, они, вполне вероятно, умрут от голода.
С этими словами он вытер руки и ушел. Я сначала отволокла в свою комнату банку с вырванной из пасти смерти крысой, потом пошла на кухню, открыла упаковку «Кролика с рисом» и вытряхнула содержимое в воду.
Ася и Вася, отпихивая друг друга, ринулись к добыче, через секунду в ванне не осталось ни кусочка от кошачьего корма.