– Что решать, – проворчал себе под нос Ольфан. – Отправить туда всех Тористиновых дружков – пусть восстанавливают…
– Именно это я и хотел предложить, – заметил Донахтир, укоризненно глядя на дядю, так бесцеремонно его прервавшего. – Пусть восстановят все, как было. Я хочу, чтобы поселение стояло, и ничего в нем не менялось.
Последние слова Великий Иглон произносил, не глядя на слушателей, но даже так почувствовал, как вскинули на него глаза братья. Уверенный, что они поняли скрытый смысл его действий, Донахтир быстро заговорил дальше, не давая возможности ни Форфану, ни Твовальду задать какой-нибудь вопрос.
– Пока не вернулись леппы, мы должны решить, сколько рофинов от каждого Города, без ущерба для его обычной жизни, сможем послать к Верхнему вулкану, чтобы ускорить его остывание. Город необходимо начать восстанавливать, как можно скорее. И, даже если леппы скажут, что на прежнем месте это сделать невозможно, мы начнем строительство на соседних склонах – в нашей жизни тоже ничего не должно измениться! Поэтому рофинам придется не только остужать вулкан, но и обследовать соседние.
– Это правильно, – заметил Твовальд. – Там вокруг есть немало мест, пригодных для строительства гнездовин. Правда, в этом случае, новый город получится на несколько уровней ниже прежнего, но, уверен, никто из орелей против этого возражать не станет.
– Хорошо. Теперь о Чашах, – продолжал Донахтир. – Насколько я помню, мою нужно только отчистить от пепла и открыть. Однако, если на склонах начнутся работы, нам потребуется и Чаша Хеоморна. Пепел наверняка основательно забил трещину в ней, так что, если коглы приведут все в порядок и слегка подработают Чашу, то Серебряной Водой необходимо будет заполнить и её.
– Я пошлю людей завтра же, – сказал Форфан.
– Сегодня, – немного подумав, обронил Донахтир.
Иглон Восточного Города понимающе кивнул.
– Могу я кое-что добавить? – спросил он.
– Конечно.
– Ко мне с самого утра без конца идут добровольцы. Часть я отправил за Серебряной Водой, поскольку население нашего Города значительно увеличилось, а остальных достаточно много, чтобы оказать и коглам, и рофинам существенную помощь.
– Очень хорошо. Пусть Ольфан займется ими. Нужно будет разделить орелей на отряды, чтобы сменяли друг друга дважды в день, и отправить на расчистку нижних ярусов. А ты, Форфан отправь от моего имени саммов по остальным городам – наверняка там тоже хватает добровольцев. Пока Твовальд облетает Города, где разместились его орели, руководить работами будет…, – Донахтир на мгновение запнулся. – А, где сейчас наш дядя Ригнольд? Я слышал, он сильно пострадал?
– Он с семьей гостит в моем доме, Правитель, – ответил Ольфан. – Телесные раны моего брата уже заживают, но душевные еще кровоточат. Вся его жизнь прошла в Верхнем Городе, как моя в Восточном, и я прекрасно понимаю, какую потерю он сейчас переживает. Хоть мы больше не Иглоны, но ответственность за Города продолжаем чувствовать.
– И с вас её никто не снимает, – слегка улыбнулся Донахтир, желая сделать приятное дяде. – Вы по-прежнему остаетесь заботливыми отцами Городов и достойным примером для подражания. Поэтому, если телесные раны Ригнольда уже зажили, я предложу ему лечение от ран душевных. Пусть отправляется в Верхний Город и руководит работами по восстановлению.
Глаза Ольфана радостно блеснули.
– Спасибо, Донахтир, – проникновенно сказал он. – Из-за своих ран Ригнольд совсем уж было решил, что, заботы ради, его отстранят ото всех дел. Но сегодня я передам ему твою волю, и лучшего лекарства для брата не сыскать!
Великий Иглон наклонил голову, глубоко задумавшись на некоторое время.
– Теперь, вот еще что…, – медленно заговорил он снова. – Мне нужен летописец Дихтильф. Я понимаю, у него сейчас очень много забот, но совершенно необходимо кое-что проверить по Летописи…
– А Дихтильф здесь! – воскликнул Форфан. – Он прилетел на рассвете, очень волнуется и просит принять его сразу же, как только Правитель будет в состоянии это сделать.
Донахтир очень удивился.
– Прилетел? Сам? Неужели он предугадал то, что я собирался у него спросить?
– Не знаю, – пожал плечами Форфан. – Нам он ничего не сказал. Говорит, что прежде всего его должен выслушать Великий Иглон…
– Хорошо, пусть придет. И, раз уж все так секретно и срочно, я вас больше не задерживаю. Думаю, численность отрядов коглов и рофинов вы определите сами. Но, когда прилетят леппы, немедленно оповестите меня – я хочу услышать, что они скажут.
Иглоны и Форфан с поклонами удалились, и, почти тут же, в покои Правителя вбежал взволнованный старейшина летописцев. Он так спешил сообщить свою новость, что кланяться начал прямо на ходу, споткнулся, не удержался на ногах, и упал бы, не подхвати его Великий Иглон.
Острая боль немедленно взорвалась в раненной руке.
Донахтир застонал, закусив губу и повергая Дихтильфа в ужас.
– О! Простите меня, Правитель! – в свою очередь, подхватывая Великого Иглона, запричитал Летописец. – Я так спешил…, хотел скорее сообщить… Как ужасно! Сейчас я позову ольтов!.
– Нет! – прорычал Донахтир, справляясь с болью и пряча глаза с проступившими слезами. – Сейчас все пройдет, я только присяду.
Кое-как он добрался до скамьи, сел и с облегчением откинулся к стене. Боль постепенно уходила, но на повязке проступили красные пятна, расплывающиеся прямо на глазах. Летописец уставился на них с ужасом.
– Правитель, – прошептал он, – вам срочно нужно залечивать раны!
– Я отслал дежурного ольта, – ответил Донахтир, стараясь не смотреть на разбухающую повязку.
Дихтильф замер. Казалось, он хочет что-то сказать, но не решается или испытывает сомнения.
– Говори, говори, – кивнул головой Донахтир, – я могу тебя выслушать.
Летописец шумно вздохнул, проглотил ком в горле и с запинкой произнес:
– Правитель, прежде чем начать говорить, я бы хотел взглянуть на внутреннюю сторону твоих крыльев.
Мало что понимая, Донахтир раскрыл одно крыло, чувствуя, что сил у него не осталось даже на то, чтобы удивиться. В голове началось легкое пока еще головокружение, в теле нарастала слабость, и Великий Иглон заранее стыдился, представляя себе, как призовет ольтов, и, чего от них наслушается.
«Странно, что Дихтильф не торопится бежать за ними», – туманной мыслью пронеслось в мозгу.
Донахтир поднял наливающиеся мукой глаза на летописца, который даже присел, чтобы лучше рассмотреть крылья, и с удивлением увидел, что лицо Дихтильфа озаряется счастливой улыбкой.
– Великий Иглон, – изменившимся голосом заявил летописец, – ты сам можешь исцелить себя! Ты – истинный Правитель!
Быстрыми решительными движениями он снял повязку с кровоточащей руки и, видя, что Донахтир уже не в состоянии что-либо сделать сам, приложил открывшиеся раны к трем белым перьям на внутренней стороне крыла.
Странное чувство охватило Великого Иглона. Такое с ним бывало, когда ясным безоблачным днем парил он, раскинув крылья и руки, а ласковое солнце согревало его тепло и мягко. Боль утихла моментально. Кровь из раны перестала течь и свернулась. А, когда суетящийся Дихтильф стер её подсыхающие следы с руки, оказалось, что и страшные глубокие порезы выглядят почти зарубцевавшимися.
– Что ты сделал?! – изумленно спросил Донахтир. – Я знал об умении Иглонов лечить, подобно ольтам, но, чтобы так…
– Как я счастлив! – вместо ответа воскликнул Дихтильф.
Похоже, он действительно был несказанно рад. Настолько, что упал рядом с Донахтиром на скамью, совершенно позабыв о правиле, предписывающем подданным садиться в присутствии Правителя только тогда, когда он сам предложит.
– Позволь мне поговорить с тобой не как с Великим Иглоном, а как с мальчиком, отца которого я знал и почитал, и которому был добрым другом, – попросил летописец, переплетая пальцы подрагивающих рук.