– Говори, – кивнул Донахтир.
– И ты, пожалуйста, не гневайся, если услышишь что-то обидное, ладно.
– Ладно.
Дихтильф вздохнул.
– Не буду скрывать, я сильно волновался, когда просил тебя показать крылья. Ведь, что скрывать, Хеоморн стал Великим Иглоном не так, как следовало. А возможностью вылечивать даже тяжело больных так, как ты только что вылечил сам себя, обладают лишь подлинные властители. Поэтому, пойми меня правильно, некоторые сомнения все же были… Но теперь, Донахтир, душа моя преисполнена счастьем! Ты – подлинный Иглон, что видно по твоим крыльям!
Донахтир растерянно заморгал, переводя взгляд с подживающих ран на крыло, отмеченное тремя белыми перьями.
– Но, почему ты раньше молчал?!
– А я ничего этого раньше и не знал. Это тайное знание из той части Галереи Памяти, куда заходят только Иглоны…
– И ты осмелился туда войти!!! – взвился Донахтир.
– Ни в коем случае.
Дихтильф продолжал спокойно сидеть.
– Я узнал это сегодня ночью, когда пошел в Галерею Памяти, чтобы изучить Летопись. Я же понимал, что после взрыва вулкана и всех этих подозрений, что взорвался он после совершенного злодейства, ты обязательно попросишь меня изучить Летопись, чтобы проверить, было ли такое в прошлом.
– Верно, я собирался просить об этом.
– А я предугадал и посмотрел заранее. И нашел кое-что, из-за чего бросил все, чтобы посовещаться с тобой, как можно скорее.
– Что же ты нашел? – почти шепотом спросил Донахтир.
Летописец повернулся к Правителю. Глаза его выражали недоумение и страх.
– Странные дела, мой мальчик, очень странные…
* * *
Ты сын Дормата?! – воскликнул Тористин, не веря собственным ушам.
– Да, – бесстрастно кивнул Старик.
Его заслезившиеся глаза были устремлены в сторону обвала. Только что он поведал Тористину про смерть Генульфа, когда открылось истинное происхождение Фостина. И, пока его слушатель приходил в себя от изумления, сам старик мысленно прощался с вызванным им к жизни образом отца. Он все равно считал Генульфа и Рофану своими родителями. А сейчас, воскрешая их образы рассказом, вдруг понял, как сильно любил свою семью, и любовь эта ничуть е ослабела и не потускнела по сей день.
Тористин же, потрясенный до глубины души, никак не мог уложить в своем сознании, что рядом с ним сидит живая легенда! Сын того Великого Иглона, которого не помнит в лицо даже его, Тористина, бабушка, потому что была тогда маленькой девочкой!.
Орель схватился за голову. Он слушал дальнейший рассказ Старика, изумляясь все больше и больше, и, в конце концов, изумление его дошло до той черты, за которой уже ничто не могло удивить.
– … И тогда Нафин сбежал, – спокойно рассказывал Старик, вдохновляясь не столько потрясенным вниманием Тористина, сколько картинами оживающей прошлой жизни. – Я сразу догадался, что Летающие, которых он видел утром, прочли ему надпись на плите, потому что, пока мальчика искали, первым делом навестил свой тайник. Поверь, Тористин, тело мертвого ореля, которое я нашел на площадке под пещерой, повергло меня в такой же ужас, как и тебя, и всех вас. Но Нафин не мог убить! Скрывать не стану – был момент, когда в голове упорно крутилась мысль, что это сделал другой орель… Не смотри так! Они нашли плиту, узнали, где искать детей Дормата и собирались лететь все вместе. Но один заупрямился, не захотел, испугался – что угодно… Другой от него просто избавился, чтобы не мешал и не выдал… Я ведь ничего о вас не знал – все мог предположить. Но оставленные сосуды говорили об ином. Раз их тащили до Гнездовища, то вряд ли бросили бы, отправляясь в более далекий путь…
Старик сокрушенно покачал головой.
– Сейчас мне, конечно, стыдно за ТЕ свои мысли. Не годится обвинять в убийстве того, кого в глаза не видел, и о ком ничего не знаешь. Но Нафина-то я знал, и представить убийцей его тоже не мог! Много различных вариантов выдумал я пока перетаскивал тело несчастного юноши в пещеру, но все они казались какими-то бессмысленными. Было ясно, что он сломал себе шею об острый камень, когда упал с верхней площадки на нижнюю. Но, каким образом мог упасть Летающий?!
– Может быть, Нафин все же убил его…, случайно? – робко предположил Тористин.
Он ожидал, что Старик разгневается, и приготовился услышать массу упреков в свой адрес за то, что не верит, что думает только самое худшее, и так ничего и не понял. Но Старик лишь медленно повторил:
– Случайно… Да… В жизни всякое может произойти. Но мы из множества вариантов почему-то всегда охотно выбираем самое худшее. Вот ты, например, ни о чем другом слышать не хотел, кроме того, что все мы тут убийцы и злодеи…
– Не надо, не напоминай, – опустил глаза Тористин.
– А я тебе это не в укор. Даже ваш мудрейший и воистину разумнейший Великий Иглон тоже в первое мгновение взвился на дыбы от гнева. Хотя, потом одумался, и его здравого смысла вполне хватило на то, чтобы не отдавать предпочтения крайностям. Однако, я прекрасно видел, каких душевных мук стоило ему решение не предавать огласке странную смерть своего подданного. Перед глазами до сих пор стоит лицо Донахтира в тот момент, когда он закрывал пещерку плитой с Генульфовой записью. Но это было мудрое решение. К тому моменту ваш Правитель уже знал правду обо мне и о моих братьях, и понимал – грядут перемены, перед которыми никакие раздоры недопустимы…
Тористин глухо застонал.
– Ах, я болван! Что же я наделал! Пошел против Великого Иглона, хотя знал…, всегда знал, что Правители мудрее и дальновиднее нас!
– Не казнись, – похлопал его по руке Старик. – Ты всего лишь довел до нужного конца то, что было начато давным-давно другими. По предсказанию Гнездовище должно было исчезнуть, и хорошо, что оно исчезло так, а не иначе. Ты меня понимаешь?
Тористин кивнул.
– Сердце моё ноет, – продолжал Старик, – но оно не горит болью. А это значит, что поселяне живы, просто я не должен был их найти. Они исчезли, как и было предсказано. И это исчезновение, яснее ясного дает понять, что сбылось предсказание другое – о моих братьях. Нафин нашел их, и скоро все они придут сюда, чтобы подняться на Сверкающую Вершину и завершить эту затянувшуюся историю.
Старик замолчал, а Тористина вдруг обдало холодом. Нафин приведет детей Дормата! Наследников, которые станут Иглонами! И сейчас рядом с ним сидит орель, который, вполне возможно, станет его новым Верховным Правителем!
Тористин мгновенно соскочил со скамьи и склонился перед Стариком.
– Прекрати сейчас же! – рассердился тот. – Тоже мне, додумался! Я тебе все рассказал не для того, чтобы любоваться на твою согнутую спину!
– Но ты скоро станешь Иглоном, Правителем на Сверкающей Вершине! Я не имею права сидеть рядом…
– Сядь! – резко приказал Старик.
Брови его сошлись на переносице, то ли от гнева, то ли от тяжких раздумий.
Последние слова Тористина о том, что на Сверкающей Вершине детей Дормата ждет не смерть, а власть, стали для Старика совершеннейшей неожиданностью. Он никогда ни о чем таком не думал, и не готовил себя ни к чему подобному. В его представлении даже Дормат никогда не виделся Правителем, а только несчастным орелем, летящим в пропасть с нелепо заломленными крыльями… Нет, Старик не хотел становиться Иглоном! Он готовил себя к борьбе за Гнездовище, за возвращение прежней спокойной и размеренной жизни для своих сородичей, но только не к тому, чтобы получать власть, в которой ничего не смыслит. Тористин просто что-то напутал. Он слишком впечатлительный и импульсивный, и хочет, наверное, загладить свою вину… Но Летающие не настолько глупы, чтобы отдавать власть в руки несведущих!
А Тористин, который так и не осмелился сесть, вдруг явственно увидел перед собой Донахтира и всех нынешних Иглонов. Он увидел их беспечными и веселыми молодыми людьми, еще не принявшими власть, какими запомнил их в первый день праздника. Того самого праздника, с которого и начались все беды орелей. Именно тогда сбежал Тихтольн, умер Флиндог, пытавшийся ему помешать, и мудрый Правитель Рондихт навсегда ушел в Галерею Памяти…