Одним из наивысших достижений в ее карьере была запись его Концерта № 2, получившая два года назад «Grand Prix du Disque».
– Вы собирались увидеться после концерта?
– Да, мы хотели пойти поужинать.
– Вдвоем?
– Да.
– Могу я узнать где?
– Да я и сам не знал. Места заказывала личная помощница Ане.
– Как зовут эту помощницу?
– Кармен Гарральде. Она тоже из Витории, как и Ане, и исполняет роль администратора, агента и делает еще массу вещей. Она обладает… Я хочу сказать, обладала большой властью.
– В каком смысле властью?
– Если Кармен решала, что Ане не будет играть в таком‑то месте или с таким‑то дирижером, та всегда ее слушалась.
– Почему ее не было в зале в день концерта?
– Думаю, потому что она знала, что я приду после концерта в артистическую, а меня она предпочитала избегать. Должно быть, в тот вечер она осталась дома.
– Но у вас нет подтверждения этому, верно?
– Нет.
– По какой причине вы держались на расстоянии друг от друга?
Немного помолчав, Рескальо сказал:
– Я полагал, что Ане должна сама заниматься своей карьерой и не перепоручать этого Кармен. И Кармен, естественно, воспринимала меня как угрозу своим отношениям с Ане. А кроме того… – Итальянец оборвал фразу, но Сальвадор заметил мелькнувшую на его лице гримасу отвращения.
– А кроме того…
– Кармен лесбиянка. И мне всегда казалось, что ее очень привлекает моя невеста.
– Понимаю. А ваша невеста сознавала, что так привлекательна для нее?
– Ане всегда мне говорила, чтобы я не выдумывал глупостей, что Кармен для нее как мать. Но я чувствовал, что в этих отношениях было нечто… нечто извращенное.
Сальвадор некоторое время назад вытащил из кармана пиджака небольшую книжечку и стал записывать в нее самые важные показания итальянца. Наступило продолжительное молчание, во время которого Сальвадор писал под внимательным взглядом Рескальо. Закончив, инспектор спросил, как ему найти Кармен Гарральде, и музыкант объяснил, что она живет в квартире на верхнем этаже, которую Ане купила в Мадриде в районе Лас‑Вистильяс.
– Она чудесно расположена, оттуда видно полгорода, – заметил Рескальо.
Сальвадор, поняв, что ручка пишет еле‑еле, несколько раз встряхнул ее, как градусник, потом даже подышал на кончик, прежде чем задать следующий вопрос:
– Сеньор Рескальо, вы не стали смотреть вчера вечером – и мне кажется, правильно, – на тело своей невесты. Я должен сказать вам, что на груди у нее было написано кровью одно слово по‑арабски.
– Боже мой! – воскликнул музыкант, в ужасе закрывая лицо руками. – Значит, ее мучили?
– Не думаю. Судебный врач считает, что ее сначала задушили, а уже потом написали на теле арабскими буквами слово «Иблис». Вы знаете, что оно значит?
– Не представляю себе.
– Иблис – это мусульманский дьявол. У нас есть причины подозревать, что здесь замешана какая‑то группа исламских фундаменталистов или, возможно, фанатик, действовавший в одиночку. Насколько мне известно, террористы «Аль‑Каиды» настроены против испанцев, особенно после суда по поводу теракта одиннадцатого марта. Вы не знаете, получала ли Ане какие‑нибудь угрозы в последние месяцы?
– Нет, она бы мне рассказала.
– И вы не знаете, у кого могли бы быть причины убить ее?
– Сантори Гота была ее серьезной соперницей на сцене. Но не настолько же, чтобы убивать?
– Японка! Таким образом, дело все больше приобретает международную окраску.