Впрочем, не будем забывать о самом явном следе, исламском. Не могла ли ваша невеста совершить что‑нибудь такое, что вызвало бы гнев мусульман‑фанатиков? Не обязательно, чтобы она публично сжигала портрет Бен Ладена, достаточно нескольких неудачных фраз или неверно истолкованного газетного заголовка.
– Я ничего об этом не знаю. Хотя, раз мы коснулись этой темы… Да нет, это просто смешно.
– Сеньор Рескальо, любая подробность может оказаться важной для расследования. Что вы собирались рассказать?
– Я в приятельских отношениях с одним из четырех тромбонистов Национального оркестра Испании, шведом Уве Ларсоном. Ему очень нравится виолончель, и я немножко учу его игре. Так вот, пару месяцев назад он рассказал мне, что по шведскому телевидению показывали группу молодых исламских фундаменталистов в Гетеборге (это второй по значимости город в стране), которые пытались помешать шведским мусульманам – почти все они сомалийского происхождения – пойти на концерт. Уве также сказал мне, что на арабских женщин, живущих в Скандинавии, постоянно оказывается нажим, чтобы они не играли на музыкальных инструментах и не танцевали, потому что это запрещено.
– Что вы говорите! Неужели музыка тоже запрещена исламом? Я всегда считал, что их фанатизм ограничивается запретом изображать человека (помните знаменитые карикатуры, публиковавшиеся в газетах?) и упоминать всуе имя их пророка.
– Я думал так же, но Уле мне объяснил, что существует крайне традиционалистское движение среди мусульман‑суннитов, так называемые салафиты, утверждающие, что музыка запрещена Кораном.
– Я понимаю, но какая здесь связь с вашей невестой? Вы говорите о Скандинавии.
– Ане в последние месяцы дала несколько концертов в Швеции: Стокгольм, Мальме, Гетеборг. И следующий диск она собиралась записать с совершенно особым оркестром. Вы что‑нибудь слышали об оркестре «Западно‑восточный диван»?
Рескальо достаточно было взглянуть на недоуменное выражение лица полицейского, чтобы понять, что знаменитый оркестр, основанный в 2002 году Даниэлем Баренбоймом, чтобы содействовать согласию между палестинцами и израильтянами, и состоящий из музыкантов обоих народов, совершенно ему неизвестен.
– Этот оркестр каждый год устраивает нечто вроде летней школы в Севилье. Ане была там в прошлый раз, дала несколько скрипичных мастер‑классов, и Баренбойм пригласил ее записать с ними переложение для скрипки с оркестром «Шеломо», – Еврейской рапсодии композитора Эрнеста Блоха, еврея по происхождению.
– Где они собирались записывать этот диск?
– В Барселоне.
Сальвадор принялся постукивать авторучкой по обрезу записной книжки. Это не был беспокойный жест взволнованного человека, а ритмическое, почти музыкальное, постукивание, позволившее итальянцу прийти к выводу, что инспектор воспрянул духом.
– То, что вы рассказываете, имеет смысл, – признал наконец инспектор, несколько секунд подумав над показаниями итальянца. – Я не большой специалист по исламскому терроризму, но знаю, что самый известный в Европе район вербовки террористов, приверженцев джихада, находится ныне в окрестностях Барселоны: Бадалона, Санта‑Колома и Сант‑Адриа. Каждый месяц от трех до пяти мусульман, проживающих в этом треугольнике, едут в Ирак или Афганистан, чтобы пройти там курс подготовки террориста.
– Возможно ли, чтобы решение Ани записать там диск совместно с мусульманскими музыкантами вызвало гнев салафитов?
– Да, очень вероятно. Ваш приятель‑швед не объяснил вам, почему, по мнению этих фанатиков, музыка запретна?
– В их понимании музыка – харам,это слово мусульмане употребляют для обозначения всего запретного. Кажется, слово «гарем» того же корня, ведь это запретная зона, где живет хозяйка дома.