– Ваша правда, сэр!
– Он готов только жрать, балдеть и… как ты выразился?
– Трахаться, сэр, – с готовностью повторил Шаблон.
– Жрать, балдеть и трахаться! Жрать, балдеть и трахаться! И всякого, кто встанет на его пути, он будет убивать. А ведь это весьма простой и эффективный способ разредить без меры расплодившееся человечество, а? И главное, прибыльный. И никакой войны не потребуется. Они угробят сами себя.
– Ваша правда, сэр. Весьма хитроумный способ.
– Постой… – Правитель Мира вдруг изобразил на лице недоумение; сегодняшняя игра его забавляла, и он растягивал удовольствие. – Что за странное выражение ты мне подсунул? «Трахаться»… Обо что?
– Это не обо что, сэр… Это… в куда… то есть… У них есть для этого очень точное слово, но оно варварски реалистичное, и я… не рискую оскорбить им ваш тонкий слух. И потому использую широко употребляемый заменитель…
– Твоё красноречие для меня, как инсектициды для тараканов. Лучше покажи.
– Конечно, сэр! Это когда, сэр… совокупляются, сэр… две таракашки… ой, извиняюсь! Две особи, сэр… – поспешно, путаясь в словах, пояснил Шаблон, для вящей доходчивости довольно изобретательно показывая на пальцах.
– А, папа-мама! Так бы и сказал. Ян & Инь? Кажется, так это китайцы называют? – Правитель Мира подпрыгнул на пятой точке, радуясь своей проницательности.
– Так… но не обязательно так, сэр, – терпеливо разъяснял куратор, словно сидевший перед ним и задавший неудобный вопрос был единственным сынком какого-нибудь олигарха или какого-либо крупного чиновника с мигалкой в голове, огорчать которого, одёргивая его нерадивого отпрыска, ему не то, чтобы не хотелось – очень даже хотелось – но было страшноватенько, ещё чего доброго (или недоброго?) прихлопнут, как надоедливую муху и дело с концом, и потому он старался держать себя в рамках педагогического нейтралитета. – Порой тут не различишь, сэр, где папа, а где мама… всё так перемешалось…
– То есть?
– Случаются и однополые связи, сэр. Янь с Янью или Инь с Инью. Как кому вздумается.
– Чего только ни бывает в мире животных, Шаблон, – вздохнул Правитель, прикрыв глаза.
– Они это называют «заниматься любовью», сэр.
– Китайцы?
– Не только китайцы, сэр. А все, кто этим занимается.
– Ну и ладно. Раз так, им и карты в руки. Пусть трахаются обо что им вздумается всеми способами, пресыщая тело и опустошая душу. Нам это на руку. А, Шаблон?
– Так-то оно так, но…
Господин Эстээраха резко мотнул головой.
– Что ещё?
– Есть проблема, сэр, – испуганно выдавил Шаблон и зажмурился.
Правителю ударила кровь в голову. «Так вот в чём причина его сегодняшней разговорчивости!» – подумал он с досадой.
– Хватит! Вечно ты суёшь мне под нос какие-то надуманные проблемы! – он встал и, неосмотрительно распахнув руки, резким движением смахнул со стола бокал с гранатовым соком. Бокал упал, разлетелся на сверкающие под солнцем осколки, а по мраморной плите расползлась тёмно-красная лужа. – Ну, вот… плохая примета, – Правитель Мира брезгливо поморщился и медленным шагом стал спускаться к воде.
Куратор последовал за ним. Как бы он ни хотел не портить настроения хозяину, терять было нечего. Недомолвки весьма неприятная штука. За них и пострадать можно.
– Но это весьма важная новость, сэр!
Господин Эстээраха со стоном выдохнул, прищёлкнув языком:
– Ну, что там за проблема у тебя? Где?
– Всё там же, сэр.
– Говори.
Куратор наклонился к уху Правителя и озвучил шёпотом так обеспокоившую его новость. Скуку с Правителя моментально, как ветром сдуло, но это было отнюдь не то, чему следовало радоваться.
Выслушав помощника, господин Эстээраха вскинул к небу гладковыбритый подбородок, одновременно вытянув руки по швам, а лицо его стало белым, как у актёра традиционного японского театра Но. Затем он извлёк из кармана халата револьвер 22-го калибра, крутанул барабан, не глядя на куратора, приставил дуло к его груди в районе предполагаемого сердца и нажал на курок.
Раздался выстрел.
Куратор солдатиком повалился на спину, ударившись затылком о ступеньку с таким звуком, как если бы его голова была кокосом. Удовлетворённый господин Эстээраха сунул оружие в карман.
– Хорошо сегодня упал, убедительно.
Куратор приподнял голову.
– Запускаем программу «Тень Генома», – сказал Правитель.
– Прошу прощения, сэр, но её запустили ещё полвека назад, если не больше, – сообщил куратор, потирая затылок.
– Вот как? Тогда почему она не работает?
Куратор с трудом поднялся.
– У них там много чего не работает, сэр. Даже принятые ими законы не работают.
– А в чём причина? Загадка русской души?
– Загадка в том, сэр, что их до сих пор очень много. И не все дураки. А тут ещё и Крым обратно оттяпали. Их полку прибыло. И они нашли лазейку, сэр.
– А кто-то говорил недавно, что они спиваются. И что их мозги вследствие этого – ни к чёрту.
– Спиваются, сэр. Но мозгов пока больше, чем алкоголя. И продажу недавно строго ограничили. Не успевают проспиртоваться.
Правитель повернулся к морю спиной, сказал устало:
– Всё нужно делать самому, ни на кого нельзя положиться, – и стал подниматься по лестнице, надувая щёки и делая на ходу дыхательную гимнастику. И пока подымался, приодел себя в соответствующий костюм, дабы появиться в нём в обществе. А поднявшись на верхнюю площадку, растворился в воздухе, лопнул, как мыльный пузырь.
Шаблон огляделся по сторонам, вытянул руки по швам, зажмурился, затем с неохотой сгруппировался и последовал за хозяином.
Кузьма
Таков закон: всё лучшее в тумане…
Вл. Соловьёв
Идёт Федот по тропинке. Вдруг поперёк канава.
– И-и-и-эх! Вспомню молодость, перепрыгну!
Разогнался, прыгнул и… плюхнулся в канаву.
Вылез кое-как, огляделся по сторонам – никого.
Пожал плечами, сплюнул.
– А! Я и в молодости, помню, не перепрыгивал.
Анекдот
С утра Кузьму скрутило паршивое настроение…
Всю ночь его сонное сознание морочили бесконечные лабиринты коридоров, гулкие тоннели, бесчисленные кубические ёмкости в виде комнат без окон с ободранными стенами, сырые подвалы, переходы с выщербленными лестницами, заваленные гниющими пищевыми отходами, повседневной мелочью всех времён и народов от искорёженных шлемов и зазубренных мечей древних завоевателей до абажуров и швейных машинок домохозяек-прабабушек, и наконец, автомобильных покрышек и сотовых телефонов, а также заселённые неподвижно лежащими (и потому казавшимися ему полумёртвыми) бомжами, которые вдруг оживали, улыбались беззубыми ртами и грозили ему пальцем, и полчищами снующих под ногами крыс – лабиринты, по которым он блуждал в поисках выхода; он то замечал на себе какие-то чужие обноски, то оказывался абсолютно голым; изо всех щелей сочилась вода, и повсюду гулял промозглый сквозняк, от которого негде было укрыться; порой сквозь щели приотворённых дверей ему мерещились всплески рыжего света и мелькание пышно-розовых женских тел, и пляшущие тени на стенах, и слышались вскрики и стоны, прерывистый смех и приглушённые рыдания; и вдруг в этой вакхической пляске он замечал лицо, где-то виденное им ранее, до боли знакомое, и он в меру своих двигательных возможностей рвался в том направлении, в замедленном беге вплывал в ту комнату, но заставал там лишь зияющую пустоту, тёмное безмолвие и колебание ледяного воздуха; и в ту же минуту призраки, дразнящие его воображение, являлись ему в перспективе сквозь новую щель, и он направлялся туда, с трудом передвигая ватные ноги, пытался крикнуть, позвать, но кто-то всемогущий наделил его неизбывной немотой; и то лицо, которое привиделось ему в призрачном мелькании тел, тускнело, оседая в памяти тяжким и смутным воспоминанием; при этом, заряженный идеей поиска, он не испытывал дискомфорта ни от холода, ни от своей обнажённости, ни от наличия на себе не совсем свежей одежды с чужого плеча, ни от затерянности в неведомом головоломном пространстве; и единственным чувством, свечой вспыхнувшем где-то в глубинах его бессонной души и постепенно разгоравшимся и заполнявшим все его внутренности, было чувство безотчётного страха – перед кем или чем, он не понимал, а только дрожал от сотрясавшей его тело тревоги и беспокойно озирался, ощупывая воспалённым взглядом покрытые коркой изморози грязно-белые выступы коридорных сводов и тёмные провалы под переходами, излучающие стужу и зловоние; и это была грязь и заброшенность не первобытного мира, а, судя по разбросанным повсюду бытовым отходам и ошмёткам прежней роскоши, грязь и заброшенность мира, прошедшего через огонь и скверну цивилизации; и он, Кузьма, сейчас был последним её выкидышем, одиноким и неприкаянным, без пристанища и без какой-либо дружеской поддержки; ещё немного, думал он, и я упаду и исчезну бесследно в какой-нибудь чёрной дыре…