..
Но я все же прорвался – чуть не расшвыривая других, объехал Роландспаркен, проскочил под кирпич к Норр Мэларстранд, проехал против движения целый квартал на Санкт Эрикстагатан и еще бог знает что навытворял, огибая Главное полицейское управление. По Барнхуследен я уже газовал вовсю и, ругаясь, влетел на Турсгатан.
Зверь увидел меня издали. Он вскочил на ходу в машину и показал, как лучше проехать через Васастан.
– Que pasa?– прокричал он, когда я зацепил край тротуара на повороте, так что машина проехалась на двух колесах.
– Кристина, – проорал я. – Она дома одна, и телефон все время занят.
Зверь удивленно поморщился и пожал плечами. Но когда я нашел место и приткнул машину на Родмансгатан, мы оба побежали.
Она жила в одном из домов, построенных в самом начале века, но еще не реставрированном так, чтобы он перешел в категорию «люкс». Дверь подъезда была из грубого дерева, укрепленная решеткой и металлическими листами. Зверь принялся было за код, но я увидел, что замок много раз ломали, разбежался и лягнул дверь. Она открылась, мы протиснулись внутрь и помчались по лестнице.
Дому было еще далеко до сноса, но лучшие его времена явно миновали. Двери еще не были сломаны, на площадках еще не валялись капсулы от наркотиков и презервативы, еще любители орудовать банками с аэрозольной краской не успели размалевать тут стены. Но разбитые окна уже были прикрыты листами мазонита, а двери густо покрыты визитными карточками и плакатиками, написанными от руки, – верный знак того, что все квартиры сдаются, причем уже через четвертые, пятые, а то и шестые руки.
Я еле переводил дух, когда мы наконец увидели ее дверь на третьем этаже. На двери были имена и трех других девиц.
Зверь расхохотался, задыхаясь:
– Два пара девиц тут живет. А ты паникуешь, что телефон занят.
Я улыбнулся и помотал головой, нажимая на кнопку звонка. Мы ждали, отдуваясь и похохатывая. Никто не открывал. Я позвонил еще раз. Вдруг за дверью послышались какие‑то звуки. Мы замерли, вслушиваясь.
Кто‑то глухо кричал в квартире, колотил ногами в стену или пол.
Зверь еще раз позвонил, я стал бить в дверь ногами. Мы звонили и колотили, но даже соседи не реагировали на это. Зверь показал куда‑то вверх.
Над дверью было окошко, старинная форточка для проветривания, забитая мазонитом. Оно было вроде бы заперто, но Зверь толкнул меня к двери и за несколько секунд оказался у меня на плечах.
Я видел, как блеснул его длинный нож, пригнул голову, защищая лицо, и услышал треск дерева. Окошко поддалось, бухнуло на весь подъезд, а тяжесть, пригибавшая мои плечи, исчезла.
Я взглянул вверх. Зверь пролезал сквозь окошко. Он приземлился за дверью – было слышно, как шлепнулся. Потом замок заскрипел, и дверь открылась.
Он лежал в темном коридоре и знаками показывал, чтоб я молчал.
Я опустился на колени и прислушался.
Сдавленный крик, стон, глухой и регулярный стук – как если бы чье‑то тело билось о что‑то твердое. Словно металось животное, запертое в клетку.
Я тихо скользнул в глубь темного коридора. Высокие двери, большие комнаты по обеим сторонам. Звуки доносились из самой дальней комнаты, с окнами во двор.
Зверь кивнул на ручку, и я взялся за нее. Рванул дверь – тут мы помедлили несколько секунд. Услышали только чей‑то сдавленный крик. Зверь прыгнул вперед. Нож он держал за лезвие, готовый его метнуть.
Но сразу же остановился. Стоял и смотрел, а чей‑то сдавленный крик перешел в мычание. И тут он ахнул:
– Madre mia!
На постели лежала голая женщина. Она была связана так, что даже не могла поднять голову. Лицо было закутано в тряпку. Из‑под нее еще раз раздался стонущий крик, и она несколько раз рванулась всем телом, так что снова послышался глухой стук.
– Maricones de mierda,– сказал Зверь.
Я кинулся к постели и сорвал тряпку с лица женщины.