– Ты убивал? – спросил я. – Ты когда‑нибудь убивал?
Он подобрал ноги, не отвечая.
– Я не о тех случаях, когда стоят в лаковых ботинках и стреляют в косулю, – прошипел я. – Приходилось тебе встретиться с убийцей, который охотится за тобой, и убить его, чтоб самому спастись.
Зверь хихикнул, там, у стены.
– Спроси Зверя, – рявкнул я. – Спроси, убивал ли он.
Зверь захлебнулся от смеха. Он подошел к нам.
– Я только простой убивец на сексуальной линии. А вот, – он крепко хлопнул меня по плечу, – вот взгляни на мой compadre, уж он настоящий убивец.
В большой комнате стало абсолютно тихо. Потом Зверь снова засмеялся, ткнул в мою сторону большим пальцем и сказал Густаву Даллю:
– Да он дрожит! Ты не видишь? А которые дрожат, они самые опасные.
Он повернулся ко мне и мягко произнес:
– Мы же обсуждали об этом, когда шли сюда.
Густав Далль выкарабкался из глубин кресла и поддернул штанины, чтобы вернуться в позицию без складок. Его лоб был мокрым, но хриплый голос звучал спокойно и уверенно:
– Ты хотел получить ответ на несколько вопросов, вероятно, потому, что у тебя умер друг. Ответы просты. Я никогда ранее не слышал о Юлиусе Боммере. Я не причастен к его смерти. Это абсолютно правдивые ответы, и тебе придется ими удовольствоваться. – Он вытащил носовой платок и осушил лицо, прежде чем продолжить: – Не думай, что я боюсь вас. – Тут он даже улыбнулся. – И не думай, что это делает меня неопасным.
У его локтя мерцал экран компьютера. Я ткнул в него пальцем:
– И еще одно. У тебя не пропала ценная дискета?
Густав Далль не ответил. Он только потряс головой.
Тогда я повернулся и пошел. Зверь тенью двинулся за мной. Открыв дверь, я оглянулся на Густава Далля. Его лицо блестело, губы кривились.
– Тебе бы надо пролезть на биржу с «Сентинел», – сказал я. – Курсы ползут вверх. Триста семьдесят четыре за «вольво».
И, помахав ему, пообещал:
– В следующий раз придет полиция.
Духи аэропортовской дикторши были просто как горный воздух после паров вокруг ее шефа. Я остановился, машинально уставясь на нее. Ее лицо застыло. Я вернулся назад к двери, открыл ее и снова взглянул на Густава Далля. Он сидел в том же положении. Я долго смотрел на него. Потом ухмыльнулся.
– Послушай, я что, не те вопросы задал?
Медленно‑медленно на его уста возвратилась улыбка. Улыбочка.
– Ну, конечно. Как раз те вопросы, на которые у меня нет ответа.
Он вроде был не прочь продолжить, но выжидательно молчал. Я тоже, потом с расстановкой покачал головой и собрался закрыть дверь. Как раз в этот момент он негромко спросил:
– Почему об этом ничего не было в газетах?
Я пожал плечами.
– Об убийстве Боммера, – добавил он.
В лифте Зверь набросился на меня:
– Que, amigo, que?
Я встряхнул головой.
– Нельзя, чтобы с ней что‑нибудь случилось. Тогда он умрет. Обещаю: тогда он умрет.
Лифт с лязгом полз вниз. Немного спустя я добавил:
– Но я не мог сказать ему об этом. Не сейчас. Пока еще нет.
Зверь уселся за руль. Ему нравился маленький быстрый «пежо», но водил он его как пенсионер, бывший ранее инспектором страховой компании – педантично, строго по правилам, не превышая скорости, никогда не забывая правила правой руки.
– Я не могу рушить законы в стране, которая дала мне политическое прибежище, – обычно заявлял он.
– Нарушать, – обычно поправлял я. И затем добавлял: – Убежище.
Теперь мы ехали молча. Зверь даже не спросил, куда нам надо. Когда он добрался до Стюрплан, то и дело мигая на поворотах, я сказал:
– В Сальтшёбаден.