Исчез в шахте. Лестницы тут не было. Зверь пригнулся и быстро обежал площадку, простукивая стены. Скрытых дверей или потайных панелей он не обнаружил.
– Кончай выдрючиваться, – сказал я аэропортовскому голосу. – Густав Далль меня ждет.
Зажужжал электромотор. Стальная дверь медленно поползла вверх, как в гараже. Сперва показался кроваво‑красный ковер, потом группа хрупких белых стульев в стиле рококо, украшенных золотом. А дальше – вход в «Молот», выглядевший классом выше, чем стандартная роскошь прочего здания: резьба по светлому дубу, окна с гравировкой по стеклам, бронзовые дверные ручки и древний почтовый ящик.
Это был истинный вход в финансовую компанию «Молот». Стальная дверь служила только целям безопасности. Мне и Зверю выдали увесистый комплимент: поджидая нас, опустили бронированную дверь.
Но Зверь был не в восторге.
– Una trampa, – пробурчал он.
– Мы уже в ловушке, – сказал я. – Нажми на кнопку лифта и убедишься.
Зверь протянул руку и нажал. Лифт никак не среагировал. Тросы не задвигались.
– Ладно, – сказал я и ступил на красный ковер.
Зверь стоял возле лифтовой шахты. Мы следили за стальной дверью с дистанционным управлением. Но ничего не происходило.
Я потрогал ручку резной дубовой двери. Дверь была не заперта.
– Ладно, – снова сказал я, придерживая дверь для Зверя.
Мы скользнули в холл, настороженные, словно испуганные коты.
Мебель стильная, ковры восточные, кричащие полотна на стенах, и в глубине, за письменным столом, на коем можно бы было проводить чемпионат мира по настольному теннису, – какая‑то женщина.
– Добро пожаловать, – произнесла она с хорошо заученной вежливостью.
Тот самый голос, аэропортовский. На его хозяйку стоило посмотреть. Ее будто изготовили в соседнем гараже, где стояли «порше»: полировка на лице, обтекаемые формы прически, выдвижные обводы в лифчике, документы указывают на 1948 год, но корпус сменили в прошлом году. Она была столь же натуральна, как пластмассовый огурец на витрине, и сексуальности в ней было столько же.
– Директор Далль ожидал только одного посетителя.
По‑видимому, она была идеальной секретаршей для владельца «порше». Я не мог глаз от нее отвести. Корсет, должно быть, сварен из нержавейки.
– Придется ему примириться с двумя, – сказал я.
Она изучала мое измочаленное лицо. Улыбнулась вдруг, показав идеально белые зубы. Наклонилась к переговорнику и сказала:
– Здесь два посетителя. Попросить их войти?
Из репродуктора раздалось что‑то неразборчивое, и она указала на еще одну дубовую, двойную дверь. Та медленно скользнула вверх. Видно, она нажала на кнопку.
Я шел, широко шагая, по темному ковру, расстилавшемуся от стены до стены. Комната была величиной с поле, в ней можно было чинить самолеты. Две стены – сплошные окна. Зверь шел вплотную за мной, мы оба остановились в удивлении, едва переступив порог.
Вся комната пропахла сладкими духами.
А он был в ней один.
Густав Далль сидел в пухлом кожаном кресле как раз там, где углом сходились большие окна. Комната была обставлена скромно. Тяжелые белые гардины из расшитого вручную шелка струились по двум стенам, предметы искусства стоимостью в миллионы были развешаны по двум другим. Мебель из бородавчатой березы, посуда с гравировкой, бронза – все это хвастливо сгрудилось вокруг письменного стола.
Зверь и я стояли, принюхиваясь. Запах духов был одуряющий.
– И кто же это из вас выпендривался по телефону?
Голос был хриплый, затрудненный.
– Я, – ответил я. – Уютное тут у тебя гнездышко.
Он был здоровенный – невысок ростом, но широкоплечий и плотный. Мое распухшее лицо явно забавляло его, но до улыбки дело не дошло.