– Ну а теперь, черт тебя дери, давай рассказывай, – сказал он, вонзая нож в отбивную котлету. Ел он, как все журналисты, быстро и небрежно, не глядя на еду.
– Их было трое, – сказал я. – Искали что‑то у меня дома вчера вечером. Замки были высверлены, когда я пришел. Они меня исколошматили, а потом врезали так, что я потерял сознание. Тот, что врезал, был ирландец.
– А что они искали?
Я пожал плечами. Тарна мой жест не удовлетворил:
– Трое могли повесить Юлле, не так ли?
Я ответил гримасой. Но Тарн и этим ответом остался недоволен:
– Трое ограбили броневик сегодня утром!
Я еще раз пожал плечами.
– Тебе надо теперь пойти в полицию, – сказал Тарн, сдаваясь. – Уже слишком много набралось.
Я ковырялся в котлете. Не очень‑то она лезла в горло после полудюжины тяжелых ударов в живот.
– Нельзя, – сказал я.
– Почему? – Тарн потрошил пачку, выуживая сигарету. – Из‑за девицы? Той, что хотела покончить с собой?
– А что, если она это сделает?
– Полиция о ней уже знает.
– Полиция знает, что она позвонила ночью, перед тем как Юлле умер. Связи тут, почитай, никакой и нет. Они знают еще, что она предупредила о предстоящих ограблениях броневиков. Тут связь уже более явственная, но все еще может быть случайной. Если будет еще одно такое ограбление, легавые захотят с ней побеседовать. Они и так знают, где спросить ее адрес. В «Утренней газете».
Тарн вертел в пальцах неприкуренную сигарету.
– Но никто здесь не знает, кто она такая! Никто не знает, где ее искать.
Он ждал продолжения. Но его ждало разочарование.
– Послушай, я довольно много узнал о том, как честно делают карьеру шведские журналисты, – сказал я, набив рот котлетой. – Наши законы и установления ясны и недвусмысленны. Существует положение о свободе печати, о защите источников информации, есть ответственные издатели. Но когда это шведский ответственный издатель садился в тюрьму за то, что выдал источник информации? Более того, когда это шведскому ответственному издателю позволялось скрыть свой источник после публикации деликатных новостей? Ну‑ка, ответь.
Тарн не отвечал. Не хотел. Его глаза налились кровью, щеки обвисли.
– Она же ничего не сделала, – сказал он. – Поэтому не играет никакой роли, чисто практически, если полиция узнает, кто она такая.
Я обтер еще болевшие губы салфеткой.
– Тарн, ты помнишь того полицейского, что настучал на своих товарищей? Взял и всем рассказал, как его коллеги избивали людей? Он сам был педераст. На него было заведено секретное дело, тайная полиция установила за ним слежку, и в уголовной картотеке что‑то нашли. Помнишь?
– Конечно. – Тарн, похоже, сердился. – Они вывесили его личное дело на доске объявлений в полицейском управлении.
– И вся Швеция могла ознакомиться с его интимнейшей личной жизнью, – сказал я. – Для шведской полиции все мы в чем‑то виноваты.
– Ты не веришь ни полиции, ни журналистам.
Я помотал головой:
– И ты, и я знаем, какова реальная действительность. Вспомни дело Гейера.Журналисты тогда словно соревновались, наперебой выкрикивая имя секретного информатора. Его презрительно называли «Государственный источник». Вот тебе журналисты!
– О'кей. Что ты хочешь сказать? Ты знаешь, кто эта девица? Есть у тебя с ней контакт?
Я прикинул. Скоро, довольно скоро, меня назовут лжецом. Тогда краснеть придется тем меньше, чем меньше врал.
– Я не знаю, кто она такая. И я не знаю, есть ли у меня с ней контакт.
Тарн нетерпеливо размахивал незажженной сигаретой.
– Послушай, недавно, ночью я случайно оказался возле телефона, – сказал я. – И тут звонит какая‑то девчонка и просит помочь.