– И тут звонит какая‑то девчонка и просит помочь. Я обещаю сделать, что могу. Она рассказывает о своих проблемах. Оказывается, тем, что она знает, возможно, заинтересуется полиция.
Хватит, пожалуй, котлеты и соуса.
– Я фотограф, не журналист. Я не знаю, смогу ли я ей помочь. Не знаю, что делать. Но совершенно уверен в одном. Если я выясню, как ее зовут, и расскажу об этом в центральной редакции, то она пропала. Этот придурок из углового кабинета позвонит в полицию из принципиальных соображений и будет ожидать себе медали «Illis Quorum».Тони Берг продаст эту деву за будущее, сулящее взамен всякую конфиденциальную информацию. И половина ночных дежурных воспользуются этим примером, чтобы получить работу в отделе уголовной хроники, с приятным рабочим расписанием и радиотелефоном в машине.
Тарн показал сигаретой в сторону кафетерия. Мы поднялись и отнесли подносы к посудомоечному монстру, который был кулинарным финалом столовки.
– А второй пункт? – сказал он, вставая в очередь за кофе и зажигая спичку.
– Ты о чем? – спросил я, изображая удивление, но зная, что это не поможет.
– Эта девушка была первым пунктом. Ты сказал, что есть еще одно соображение.
– Что, я должен тебе все рассказывать?
Тарн держал чашку с кофе, и рука у него дрожала. Сигарета прыгала во рту.
– Ты взрослый человек. Поступай как хочешь, черт тебя возьми. Но так уж вышло, что ты сейчас вытворяешь черт знает что с моего скромного согласия. Можешь не называть мне какие‑то крутые факты, наоборот – я себя лучше буду чувствовать, не зная их. Но мне будет легче, если я буду знать ход твоей мысли.
Ответа он не ждал. Ссутулившись, двинулся между столов в незанятый угол. Я мог бы плюнуть на кофе и уйти. Но я налил себе чашку и последовал за ним.
– Конечно, – сказал я, – есть и второй пункт. Ты думаешь, что убийство Юлле, и нападение на броневик, и шмон в моей квартире... ты думаешь, что во всем этом участвовали только два чокнутых культуриста и один ирландец?
Тарн жадно затянулся сигаретой, выдохнул дым и сказал:
– Броневик, вроде того, что они взяли, оснащен двенадцатью системами тревоги. Одна из них подает сигнал, если все другие отключаются. Другая вступает в действие через сто секунд после отключения мотора. Есть только один способ вывести из строя все системы одновременно – угрожая убить команду. Да и тогда надо точно знать, как именно отключать системы и как выключать мотор. Иначе все сорвется.
Я сидел молча – так же, как и он.
– Да и тогда, – повторил я, – надо точно знать, как именно отключать системы и как выключать мотор... – Мы молчали оба, помешивая кофе. – Иначе все сорвется, – докончил я.
Он не ответил, он даже не глядел на меня. Взгляд блуждал по кафетерию. Потом он прокашлялся и сказал:
– Эх, черт! Ты мне не можешь одолжить три сотни до следующей недели?
Нюбругатан, Эстермальм.
Квадратные кварталы с прямыми перекрестками, прямоугольные фасады и тротуары, будто проложенные по линейке.
На широких мостовых машины стоят в два ряда, насколько хватает глаз. Свобода – это право ставить машину там, где тебе, черт дери, заблагорассудится.
Вдоль тротуаров – десятки магазинчиков со всем тем, чего душа служивого человека пожелает: ноты, или вышивки, или мотки пряжи, или костюмы для занятий дзюдо, или антикварные вещи 50‑х годов. Десятки магазинчиков, но никто не толкает ни одну дверь, даже в монопольку.
По тротуарам фланируют дамы – так я называю женский пол старше сорока – в клетчатых фетровых шляпах, поплиновых плащах и рантовых туфлях для гольфа. Господа, то есть мужчины старше тридцати, переходят улицу наискосок, в пиджаках нараспашку и молодежно‑развевающихся галстуках поверх кругленьких животиков, наеденных на представительских трапезах.