– Сколько у тебя пленок?
– Пять, – ответил я. – Две цветных.
Я прошел по длинным коридорам в комнату фотографов, чтобы заглянуть в свою ячейку. Там лежало только извещение о том, какие выгоды приносит членство в клубе владельцев сберегательных акций.
Нас, временных, это не касалось. Прибыль – это для тех, у кого есть деньги.
Вилле говорил по телефону, но онемел, увидев меня.
– Да, да, – сказал я. – Свалился с автобуса.
Вилле был уже готов начать большое шоу. Драматическим жестом он указал на перечень дневных заданий.
– У нас сегодня... пресс‑конференция с премьер‑министром, послать тебя туда? Саманта Фоксв «Гранд‑отеле», может, и это годится для такого видного сотрудника?..
Он прищурился, разглядывая мое лицо.
– Ты не мог бы выглядеть так же к декабрю? Был бы лицом «Утренней газеты» на Нобелевском празднике!
День обещал быть долгим и утомительным.
Работа в лаборатории заняла почти два часа. Я несколько раз звонил Зверю. Ничего нового. Никто не звонил. Он отрапортовал, что читает очень хорошую книгу Фиделя Кастро: «История меня оправдает».
– Меня тоже, – сказал я и положил трубку.
Я отнес снимки в центральную редакцию. Вокруг них тут же собрался целый косяк сотрудников отдела новостей, ответственные секретари и руководители отдела заметок.
Один снимок был очень хороший: здоровенный охранник обнимает тощего товарища за плечи и делает красноречивый жест другой рукой. Молодой охранник выглядит бледным и потрясенным. Компресс на цветном кадре сияет белизной, а на рубашке видны следы крови.
Дверь углового кабинета отворилась, вышел сам шеф.
Он проследовал между рядами редакторов и руководителей (они слегка поклонились), взял в руки снимки и прокашлялся.
– Хорошие снимки, а? – сказал я. – Теперь, может, возьмут и в штат.
Окружение шефа издало легкий смешок. Но он сразу же заглох – ведь сам шеф даже не улыбнулся. Самые хитрые не смеялись, ждали реакции руководителя. Но их было немного. В этом шлейфе уровень не ахти какой высокий.
Тарн уже прокладывал себе дорогу сквозь толпу. Его пиджак нуждался в химчистке, галстук съехал, да и прилипший к губе окурок сигареты было бы неплохо погасить перед тем, как входить в центральную редакцию – здесь курить запрещалось.
Тарн взял в руки снимок с обоими охранниками.
– Прекрасно, – сказал он. – Само собой, на первую полосу, на пять колонок. С подписью: «Лучше Тотте, чем восемнадцать миллионов!»
В комнате зафыркали, но негромко. А шеф наморщил лоб.
– Гм‑гм, – изрек он авторитетно. – Нам еще нужна и карта местности.
– Ясное дело, – усмехнулся я. – «Утренняя газета» должна быть строго консеквентной.
Тарн осклабился, но только он один.
Шеф понял, что ему брошен вызов. И решил принять его. Процесс был длительным. Для пущего понту он вальяжно насупился. Взялся руками за подтяжки и поддернул брюки. Потом застегнул пиджак и откинулся назад. Конец первого акта был близок.
– Все это, – сказал он, тщательно выговаривая каждый слог, – слишком серьезно, чтобы с этим шутить.
– Строгая консеквентность никогда не помешает, – отозвался я.
Вот тут‑то он поднял взгляд и увидел мое лицо.
Глаза его остекленели. Он собирался обрезать меня, но сжал зубы и промолчал.
– Я посмотрел в словаре, что означает слово «консеквентный», – сказал я, улыбнувшись столь вежливо, насколько дозволяла моя физиономия. – В разделе «Иностранные слова в шведском».
Шефу было не по себе. Вызов это или нет? Он задумчиво склонил голову. Ситуация требовала переоценки. Наконец углы его губ дрогнули, поползли к ушам.