Потом наконец я нашел, что сказать:
– То есть как?
Тарн откинулся назад и похлопал себя по голым ляжкам. Он, видно, искал сигареты.
– Начинать лучше всего с этого.
Порой надо помолчать – как можно дольше. Я так и сделал, пока Тарн не сдался:
– А может, пусть этим все‑таки занимается полиция? У них больше ресурсов, чем ты себе можешь представить.
Мы уставились друг на друга, и под конец я не выдержал. Тарн тоже был знаком с тактикой молчанки.
– Ты это о какой полиции? – Получилось резче, чем мне бы хотелось.
Он опять шлепнул ладонями по мокрым ляжкам и улыбнулся.
– Может, ты имеешь в виду суперлегавых, которые ловят убийцу Пальме? – хмыкнул я. – У которых за главного один из официальных трепачей Швеции и которого выставляют этаким нашим Шерлоком Холмсом.
– О чем ты, черт подери? – разозлился Тарн.
– О полицейском начальнике, который во вранье собаку съел, – сказал я так же зло. – Он был председателем у легкоатлетов, когда некая спринтерша попалась на допинге. Он тогда выступал по телевидению и все начисто отрицал, – врал всему шведскому народу прямо в лицо.
– А, ну да, дело с этой Линдой, – сказал Тарн. – Но популярности ему не занимать.
– Нам честные нужны полицейские? Или пусть будут популярные трепачи?
На лице у него появилась гримаса раздражения. Но я не унимался:
– Нужны ли нам люди, которые доискиваются до правды и выкладывают ее нам? Или будем брать в полицию таких, которые готовы кормить нас любым враньем, лишь бы нам оно нравилось?
Он по‑прежнему не отвечал.
– Ведь дело в деньгах, ты же понимаешь! – Я начал злиться. – Мы можем себе позволить покупать людей, которые снабжают нас приятной ложью.
Тарн молчал, а я завелся:
– Ты помнишь, как в одном обувном магазине был большой шухер? Полиция очистила помещение, перекрыла улицу, сам Наполеон Холмс прикатил на машине с турбинным двигателем, на другой машине явилась целая куча горилл, а мы, фотографы, держали наготове телевики – и все из‑за чего? Сыщику просто‑напросто понадобилось купить пару новых ботинок!
Он не отвечал.
– Ты помнишь? – не унимался я. – В газету это так и не попало. Писать о таком – значит отступать от «строго последовательной линии».
Тарн отмахнулся от меня как от назойливой мухи. Но я не отставал от него:
– Или ты имеешь в виду этих бедных мучеников легашей, которые оказались единственными свидетелями, когда какой‑то наркоман сам себя, видите ли, избил до смерти?
Он раскачивался, потирал ляжки – отвечать ему явно не хотелось.
– Или ты имеешь в виду шефа уголовной полиции, у которого не стали отбирать водительские права, хотя он жал на все сто семьдесят, торопясь на лекцию?
Тарн потряс головой. Я ухмыльнулся ему:
– Наша шведская полиция, конечно, нуждается в таких интеллектуальных атлетах. Примитивный легаш лучше всех изобьет хулигана или какого‑нибудь левого. Для этого его и учили, и снаряжение выдали.
Он засмеялся:
– Ну, что я говорил? Во всей редакции другого такого нет, чтобы мог так испортить дружескую беседу!
Я еще раз ополоснул пылающее распаренное лицо. Тарн сидел совершенно спокойно. Дубленый он, что ли?
– Послушай, я живу в Старом городе, квартиру одолжил у знакомых. Когда выхожу на улицу по вечерам или когда возвращаюсь домой поздно – знаешь, кого я тогда боюсь?
– Да ладно, – сказал Тарн.
– Я боюсь не бритоголовых. Они только орут, обалделые недоумки. Меня не пугают молодежные шайки или там какие‑нибудь турки. Но когда появляется полиция и ее большой дежурный автобус – вот тогда я боюсь. От них лучше держаться подальше. Иначе можешь бесплатно прокатиться на Риддархольмен, или на Кларастранд, или на Шеппсхольмен и вернешься домой, изукрашенный хорошими синяками.