Он смотрел на меня, и в его глазах трепыхался страх. Ему сейчас, как никогда, была нужна сигарета. Но он упрямо повторил:
– Вскрытие покажет.
Я неторопливо взялся за ковш и плеснул еще воды на камни.
– Тарн, Тарн, ты что, забыл, что существует такое понятие, как идеальное преступление? Это никогда не было проблемой. О каком способе поговорим? Яд, например? Который нельзя установить? Или поговорим о касторке? Болгары использовали касторку против одного перебежчика в Лондоне. Достаточно двадцати пяти миллионных долей грамма! Никто бы ничего и не заметил, действуй они половчее. Но если помнишь, они ввели ему яд свинцовой дробинкой, а ружьем был зонтик. Такие вещи трудно не заметить.
Тарн кивнул. Потом обеими руками прижал к губам банку с пивом и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. Зонтик... это он вспомнил, теперь мысли крутились не вокруг Юлле, а вокруг чего‑то другого.
– Они могли б воспользоваться и аконитином, – не торопясь размышлял я. – В Древней Греции его называли – меч мачехи. Делается из корней синячника, этого сорняка полно в предгорьях, а мы все радиоактивности боимся.
Он громко рыгнул, но трястись перестал и, уставясь на меня, вдруг с обидой в голосе сказал:
– Юлле когда‑то ядро толкал. Такого не повесишь против его воли. Даже с помощью аконитина. Не вздернешь к потолку без черт знает какой драки. А следы драки выявятся при вскрытии.
Я смахнул с лица пот и подождал – не скажет ли он еще чего‑нибудь. Но он молчал.
– Мне очень жаль, Тарн. Но настоящий профессионал может с этим справиться.
– Как, черт возьми? Как?!
Я нагнулся и смочил лицо холодной водой из ведерка. Судя по всему, Тарн был не из тех, кто лихо парится, но пока что он даже не обращал внимания на жар.
– Шьют мешочек из кожи, величиной с варежку, – сказал я. – Наполовину наполняют его свинцовой дробью пятого размера. Потом тренируются – как надо этой штукой бить. Опытный парень может так тебя треснуть, что потеряешь сознание, а на тебе не будет даже синяка. Он может довольно легкими ударами парализовать у тебя обе руки. Может сломать тебе берцовую кость, если врежет посильнее.
Тарн сидел неподвижно, уставившись на меня.
– Где ты об этом узнал?
– В академии, – ответил я.
– Какой еще, к черту, академии?
– Я был в Бреендонке, – сказал я.
Тарн некоторое время сидел молча. Потом сказал:
– Это тюрьма в... Бельгии?
– Одна из самых худших, – ответил я. – Но учат там хорошо. И у них есть курсы повышения квалификации.
Наконец‑то он чуть улыбнулся.
– Этот шрам, ты его там получил?
Я взглянул на свою грудь и кивнул. Картинка действительно впечатляющая.
– И как было дело?
– Если крыс сажают в клетку, они дерутся, – уклонился я от ответа. – Кстати, у Юлле были какие‑нибудь проблемы?
Тарн энергично помотал головой. А потом чуть улыбнулся:
– Собственно говоря, Юлле был счастливчик. У него были компьютеры, стереосистема, любительский передатчик... Он развелся, но сохранил хорошие отношения и с детьми, и с Джоан...
И тут он вдруг тяжело перевел дух и чуть не заорал:
– Черт, как здесь жарко!
Мы посидели молча еще немного. Снаружи хлопнула дверь, кто‑то запел так громко, что там, в душевой с кафельными стенами, просто звон стоял. Я опять ополоснул лицо водой из ведра и услышал, как Тарн сказал:
– Ты не знаешь, Юлле был знаком с той девкой, которая звонила и собиралась покончить с собой?
Смахивая влагу, я ответил:
– Нет. Нет, я уверен – он ее не знал.
Теперь Тарн был спокоен и внимателен, как обычно.
– Ты собираешься ее разыскать?
На какое‑то мгновение в голове у меня все замерло.