нЕ ДУМАЙ ОБО МНЕ ПЛОХО.
ПРОЩАЙ. юЛИУС.
Я потряс головой и выпрямился. Какие‑то бумажки пристали к мокрой руке, упали на пол. Я стоял и смотрел на эти листки.
Под ними лежал красный конверт. Красный конверт.
Я перевернул его. Ну да, тот самый. Адресованный мне.
Кто‑то забарабанил во входную дверь и крикнул «Эй!».
Я быстро огляделся, но на всех его дискетах были надписи «BASF», «Maxwell» и «Imp». На одном из дисководов была защелка. Я нажал на клавишу выброса, мне показалось, что это будет правильно. Компьютер зажужжал, загорелись лампы. Я отодвинул защелку, и из компьютера вылетела дискета. Правильно: 3М Double Side Double Density 96 tpi 747‑0 soft sector.
Я быстро вложил дискету в красный конверт и засунул все в карман ветровки.
– Эй!
Теперь я узнал голос. Это был Тарн. Я распахнул дверь и вышел в гостиную.
Тарн стоял посреди комнаты, за ним Кнаппен с двумя камерами наготове. Янне входил в дверь.
– Мы что, первые? – Тарн вроде был удивлен.
– Они в гараже, – сказал я. И добавил, чтобы оправдаться: – Я ищу ванную. Весь провонял мочой.
Тут снова послышалась сирена. Должно быть, «скорая». Я вышел на улицу, но там никого не было. Тогда повернул в заросший сад и уселся на трухлявый стул.
Я сидел на солнышке, воняло мочой, а я думал о минувшей ночи – как он взял дискету и что он сказал, и тут я вспомнил о молодой женщине с холодным, решительным голосом: а ведь она знала, что произойдет.
Янне вышел из гаража и неуклюже потрепал меня по голове, а потом уселся на траву.
Я только и видел, что крышу «скорой помощи», только и слышал, как лязгают носилки, и безо всякого интереса заметил, что Кнаппен меня фотографирует, а потом пришел высокий полицейский, мокрый после ванной, а потом пришел Тарн и девушка из полиции, и мы вместе сидели на припеке и ждали приезда ребят из уголовной полиции, и тут Тарн сказал:
– Он мертв. Он был уже мертв, когда ты приехал.
– Я знаю, – сказал я. – Разницу нетрудно заметить.
– Что ты имеешь в виду? – вскинулась полицейская девица.
– Люди, которых вот так обрабатывают... – сказал я. – Если они еще живы, это сразу чувствуешь. Ты тогда их жалеешь. Сердце сжимается, когда видишь тело в таком плачевном состоянии. Но если они мертвы, или почти... тогда тело только непристойно, противно, отталкивающе. Ты ничего не ощущаешь в сердце, и чего хочется больше всего... так это блевать...
Вечером я плескался в плавательном бассейне при редакционном спортзале. Туда пришел и Тарн. Он сидел в парной бане, хотя явно не одобрял столь странного способа сражаться одновременно с парами Бахуса и с грязью.
Меня допрашивали три часа. Тарн отказался писать репортаж, потому что его тоже допрашивали.
Шеф вызвал нас и принялся напыщенно наставлять:
– Нам следует придерживаться строго последовательной линии.
– Строго последовательной? – переспросил я.
Бронко тут же предложил разверстать на целую полосу интервью со мной, которое он сам и вызвался взять. Тарн огрызнулся.
Под конец Тарн дал задание Тони Бергу – написать максимум страничку и поместить маленькой заметкой в конце номера. Конечно же, там не указывалось, кто был «мужчина средних лет, живший в Таллькруген». Не указывалось там и то, что Юлле работал в «Утренней газете».
Я дохлюпал до бортика бассейна и вылез из воды.
Должно быть, Юлле что‑то предпринял. Он узнал, что было в дискете, и совершил какую‑то глупость.
Так оно и было, наверное. Ведь чем он тогда занимался – тайна для всех.
Кроме, может, Беаты. И, может, Тарна. И, может, тех, кто дежурил в ночную смену, или, может, ребят в компьютерной.