Она попросила его начать левой рукой с двадцать второго такта и вдруг замолчала, повернулась к дочери, прислушалась к ее дыханию и попросила:
– Сможешь отнести ее в кровать? У меня локоть не действует.
Эрик встал из-за фортепьяно и взял девочку на руки. Джеки пошла вперед, открыла дверь детской, зажгла свет и откинула одеяло.
Бережно Эрик положил Мадлен в постель и отвел волосы с ее лица.
Джеки подоткнула дочери одеяло и поцеловала ее в щеку, прошептала что-то ей на ухо и зажгла маленький розовый ночник на тумбочке.
Только теперь Эрик увидел, что все стены детской исписаны отборными ругательствами.
Иные слова были написаны детским почерком и с ошибками, другие вывела более уверенная рука. Эрик предположил, что Мадлен занимается этим уже несколько лет. Ее мать – единственная, кто не сможет увидеть надписей.
– Что такое? – спросила Джеки, уловив его молчание.
– Ничего. – Эрик мягко закрыл за собой дверь.
Они вышли в коридор. Эрик не знал, сказать Джеки об увиденном или промолчать.
– Мне уйти? – спросил он.
– Не знаю, – ответила Джеки.
Она протянула руки и дотронулась до его лица, погладила его щеки и подбородок.
– Я выпью воды, – хрипло сказала она, пошла на кухню и открыла шкафчик.
Эрик подошел, наполнил стакан, подал ей. Джеки выпила, и он поцеловал ее прохладные губы, прежде чем она успела вытереть подбородок.
Они обнялись, Джеки встала на цыпочки, и они глубоко поцеловались, стукнувшись лбами.
Руки Эрика скользнули по ее спине и бедрам. Ткань юбки странно шуршала, словно тонкая бумага.
Джеки слегка отпрянула, отвернулась и уперлась рукой Эрику в грудь.
– Это ты напрасно, – сказал он.
Джеки покачала головой, потянула его к себе, поцеловала в шею, на ощупь нашла пуговицы брюк, но вдруг замерла и прошептала:
– Шторы задернуты?
– Да.
Джеки подошла к двери, прислушалась и осторожно закрыла.
– Наверное, не обязательно делать это прямо сейчас.
– Ладно, – сказал он.
Она стояла спиной к раковине, опершись о нее рукой и слегка разомкнув губы.
– Ты меня видишь? – спросила она и сняла темные очки.
– Да.
Ее блузка выбилась из-под юбки, короткие волосы разлохматились.
– Прости, что я все усложняю.
– Нам некуда спешить, – пробормотал Эрик, шагнул к ней, обхватил за плечи и снова поцеловал.
– Снимем одежду. Да? – прошептала Джеки.
Они стали раздеваться прямо на кухне, Джеки медленно заговорила про радиорепортаж о преследовании христиан в Ираке.
– Теперь Франция примет беженцев, – улыбнулась она.
Эрик расстегнул брюки и смотрел, как она складывает свою одежду на стул и снимает лифчик.
Эрик стоял перед ней совершенно голый и думал, что чувствует себя на удивление раскованно. Даже не пытается втянуть живот.
Зубы Джеки блеснули в слабом свете, когда она стащила трусы, качнула ногой, и они упали на пол.
– Я не застенчивая, – тихо сказала она.
Соски у нее оказались светло-коричневые, она вся словно сияла в темноте. Под светлой кожей, как на мраморе, проступала сеть жилок. Из-за темных волос на лобке промежность казалась нежной.
Эрик взял ее за протянутую руку и поцеловал. Джеки отступила, наткнулась на стул и села. Он склонился к ней, снова поцеловал в губы, встал на колени и стал целовать ей грудь и живот. Осторожно сдвинул ее на край стула и развел ей бедра. Сложенная одежда упала на пол.
Джеки была уже влажной, и он ощутил ее вкус – теплого сахара. Ее ноги подрагивали, задевая его щеки, она задышала тяжелее.