Таков уж удел любых романтических представлений, не правда ли? Я вспоминаю, как смотрел на снег из окна моей комнаты и думал, что чертовски трудно будет передвигаться. К счастью, я уже обхожусь без костылей, но и с тростью ходить нелегко. Попробуйте как‑нибудь сами. Телефонный звонок прервал мое раздраженное созерцание этого явления природы.
– Я нашел ее! – Арон – обычно эмоций в нем не больше, чем в свинцовой чушке, – изверг мне в ухо море возбуждения.
– Хорошо. Я знал, что это ты ее потерял.
– О чем это ты?
– О металлической расческе, которую я одолжил тебе, когда мне было двенадцать.
– Заткнись ты! – заорал он (так всегда бывает при упоминании этой расчески). – Не брал я твою проклятую…
– Ладно, ладно, извини, – сказал я. – У меня плохое настроение.
– В чем дело, опять колено?
– Ну да. Значит…
– Значит, – повторил он. – Ну и что?
– Вот это мило! Ты мне звонишь, не забыл?
– Точно. Слушай, я нашел для нас замечательный магазин.
– Я весь внимание.
Он был почти прав. Магазин был превосходным. Он находился в северном Вестсайде, в Манхэттене, на Колумбия‑авеню, двумя кварталами севернее Музея естественной истории. Эта территория, по сведениям Арона, очень высоко котировалась в качестве будущего злачного заповедника. Арендная плата для Манхэттена небольшая, есть возможности для развития. Владелец винного магазина желал продать нам оборудование за гроши.
– Ты не понимаешь? – рявкнул Арон в ответ на мое молчание. – Нам не придется немедленно вкладывать большую часть капитала в строительство. Это дает два преимущества. Во‑первых, мы сможем выделить больше денег на закупку товара. Во‑вторых, это дает нам время, чтобы заполучить собственных надежных клиентов, обслуживая прежних покупателей.
Наконец я заговорил:
– Сколько?
Он захмыкал и забормотал, прокашлялся и выложил новость. Да, предложение было великолепное, но нас отделяли от коммерческого счастья несколько тысяч долларов.
– Ты уверен, что Мириам нам не поможет? – спросил он, имея в виду нашу младшую сестру.
– Не она, – в сотый раз объяснил я. – Она бы помогла.
– Знаю, знаю, – согласился он, – это Ронни. И зачем только она вообще вышла за него замуж?
– Она любит его. Он красивый. Он заботливый, и он доктор.
– И только‑то? – пошутил Арон. – Слушай, этот парень готов дать нам еще несколько недель, чтобы мы выпутались с деньгами. Дай мне знать, если тебе что‑нибудь придет в голову. Целую.
Кое‑что мне действительно пришло в голову: выпрыгнуть из окна. Но снега выпало недостаточно, чтобы смягчить падение. Печальные известия вкупе с хронической болью наводят человека на странные мысли. Единственная роскошь, которую я в моем нынешнем положении мог себе позволить, – это размышлять. Со времен учебы в колледже я нечасто это делал. Нет, я не хочу сказать, что полицейские тупые или вообще не думают. Просто стоит втянуться, и работа для рядового полицейского становится рутинным делом, где все зависит от быстроты реакции и силы. Боль пробудила давно молчавший внутренний голос. Но тут раздался еще один звонок.
– Ну, как колено? – радостно прохрипел Рико Триполи.
Рико Триполи был самым старым моим приятелем в Управлении. Мы в один год закончили академию, но там знакомы не были. Когда после стажировки нас определили в полицейский участок 6–0 на Кони‑Айленде, мы с Рико сразу сошлись, потому что оба были бруклинскими парнями без всякой «лапы»: ни влиятельных дружков, ни родственников – никого, кто способен выбить доходное местечко или помочь в трудной ситуации… Так вот, мы оберегали друг друга.