Теперь сразу несколько вражеских самолетов рухнуло в море, подняв мощную волну. Вода у берега покраснела. Одна атака заканчивалась, тут же начиналась вторая, третья…. Мы уже не успевали уносить раненых. На место убитых, хлебнув «фронтовую» к орудиям становились другие. Я уже потерял счет орудиям, людям. Кидал их под обстрел как солому в печку. Дым, гарь, людское месиво…. После третьей атаки пауза затянулась, вытягивая жилы до предела.
Вдруг по правой линии появились корабли. С КП пришло сообщение: «Не пропустить к берегу!» И тут я вроде бы отключил эмоции. Уже не видел крови, зияющих ям от снарядов. Передо мной были только вражеские самолеты и корабли….
Продержались, не пустили врага на континент. Заслонили собой. Потом я лежал обессиленный, безголосый, не способный думать.
– Первый бой самый страшный? – спросил Вовчик, брат Лесика.
– Страшно было потом раненых из моря спасать. Чуть не утонул. Хорошо, что товарищи научили за волосы вытаскивать.
– Знаешь, Вовка, все страшно: и в бой идти, и видеть умирающих от голода детей, – вздохнул дядя Антон. – Я тоже зенитчиком был. Три зенитки в моем ведении находились. Две обслуживали хлопцы, а у третьей – только командир расчета мужчина. Учитель бывший, лет двадцати восьми, остальные – девушки молоденькие. Совсем еще девчонки. Из десятого класса на курсы пришли. Полтора месяца поучились и сразу к нам. Одна азимут выставляет, другая траекторию вычисляет, а третья – наводчик. Даже имя одной запомнил, Инна Бабина, шустрая, веселая такая, черноглазая. Иннеса-принцесса, так про себя ее прозвал, глядя как изящно управляется она с орудием. Руки бы ей целовать, на коленях перед нею стоять…. Как самолеты над нами появились, глянул я на Панаса, а у него коленки дрожат. Срывающимся голосом как закричит: «Агон!» Даже акцент от волнения усилился. Девчонки после первого выстрела на командира глядят, хохочут. Разрядка, что ли у них такая была. А может оттого, что еще не познали страха. Синхронно, весело выкрикивали приказы…. Много нас там полегло…. Да вон она мимо сельсовета идет! На встречу с однополчанами из Алма-Аты приехала. Завтра они в логу соберутся помянуть друзей.
Наконец, осмелился высказаться молодой человек с улицы Красная:
– О каждом человеке нельзя забывать, каждый человек ценный.
– Только не на войне. Здесь особая статья. Родина, – во-первых. Некогда о каждом думать. Скопом приходилось на врага наваливаться. А там кому что бог предназначил…. Кому пасть, кому дальше воевать, Родину защищать. У людей разная психология в военное и мирное время. И мерки жизненные разные. Нельзя штатскими мозгами военные дела осмыслять, – возразил дед Пахом.
– Ощущение войны дает только сама война. Солдаты, прошедшие войну, у которых на руках умирали однополчане, друзья, относятся к жизни, к людям, к их поведению иначе. А то, что вы, не воевавшие, пытаетесь себе представить – все игрища. Я вот снайпером был. Сидим три часа в укрытии. Вдруг выстрел, и голова друга в клочья. Вот это и есть война. Я потом два дня из болота не вылезал. Снял-таки гада, – жестко поведал дядя Андрей.
Пацаны присмирели. Петрович вынес из дому «беленькую» и граненая рюмка пошла по кругу: «Вечная память …. Земля им пухом…».
– Давайте Ивана Васильевича отдельно помянем? – тихо предложил дядя Андрей. – Всю войну без единой царапинки прошел. Догнала его злая пуля у родной калитки в день Победы….
Молча налили. Молча выпили.
Ребятишки повисли на плетне.
– Завалите, антихристы! – замахнулась на них полотенцем хозяйка.
Малыши отхлынули от забора, как воробьи вспорхнули, и сели тут же рядом в молодую траву-мураву.
– Дядя Никита, а на войне смешное было? Вы такой веселый, вспомните что-нибудь, пожалуйста, – очень вежливо попросил старший из ребят, Георгий.
Дядя Никита усмехнулся.