Кто ездит на автобусе в этом городке? Дети, водители, которых лишили прав за вождение в нетрезвом виде, иностранцы.
Дверь закрылась, включилось сцепление, автобус, вздрогнув, подался вперед.
Минут через десять в просветах деревьев замаячили дома.
Я пристально вглядывалась в номера на почтовых ящиках. Почти сразу заметила номер 229 и оглянулась в поисках способа остановить автобус. Ага, вот какой‑то шнур, протянутый вдоль окон. Потянула, раздался звонок; автобус затормозил, но только у следующей остановки, проехав примерно километр.
Встала, прошла вперед и поблагодарила водителя:
– Спасибо.
– Угу, – буркнул он, и автобус уехал.
Я пошла назад. В глубине небольшого участка с расставленными тут и там ржавеющими железными скульптурами стоял двухэтажный дом на четыре‑пять спален, опоясанный со всех сторон деревянной террасой. Близко к дому – слишком близко – росли большие старые деревья.
Дорожка. Крыльцо. Аккуратно собранные кучи желтых листьев. Дверной молоток в форме головы бордер колли. Постучала. Дверь мне открыл неопределенного возраста человек с бледным азиатским лицом. Джинсы, черный свитер, подозрительный взгляд. Огромного роста. Что у них тут в воду добавляют?
– Мы не участвуем в сборе средств на благотворительность, – сообщил он.
– Я из Северной страховой, мне, с вашего позволения, надо поговорить с миссис Купер, – протараторила я.
Он в нерешительности нахмурился, потом открыл дверь пошире:
– Это по поводу автоаварии?
– Да.
– Проходите.
В темном холодном доме пахло уксусом. Панели красного дерева, полы, вымощенные каменной плиткой, еще несколько уродливых металлических скульптур. Я прошла следом за мужчиной в небольшую загроможденную гостиную. Фарфоровые статуэтки по рисункам монахини Гуммель, стеклянные фигурки животных, ткани, украшенные индейскими узорами, великолепный истертый коврик над кирпичным камином, на другой стене – рисунки по ткани для ширм в китайском стиле. Посередине каминной полки лежал овальный мяч.
– Моя мама, – шепнул он, кивнув на седую женщину, сидящую перед очень большим телевизором.
Показывали какое‑то соревнование, участники метались по экрану.
– Меня зовут Джимми, – тихо сказал мой провожатый.
– Инес Мартинес, – представилась я, протягивая ему руку.
Он крепко ее пожал и обратился к пожилой женщине:
– Мам, тут к тебе по поводу той аварии. – Повторил раз, другой, но женщину занимало только происходившее на экране.
Наконец Джимми взял пульт и выключил телевизор.
Тогда миссис Купер взглянула в мою сторону. Это была старая китаянка в красивом голубом платье с цветочным узором, опрятная, аккуратная, миниатюрная. Ее окружала особая аура – такая иногда бывает у наркоманов и умирающих.
– Мам, тут к тебе дама, – объяснил ей Джимми.
– Я же смотрела передачу! – запротестовала миссис Купер.
Джимми пожал плечами и, обернувшись ко мне, закатил глаза.
Твоя очередь, Меркадо.
Ласковый голос. Фальшивая улыбка.
– Миссис Купер, меня зовут Инес Мартинес, я из Северной страховой компании. – Я произносила слова так, как нас учили на занятиях по английской риторике, для того, вероятно, чтобы мы заговорили как американские актрисы 1930‑х годов.
– Да? – отозвалась миссис Купер, глядя на Джимми так, словно он все‑таки сделал то, чего она ужасно опасалась, – собрался отправить ее в дом престарелых.
– Мне восемьдесят один год, и у меня никогда не было ни одной аварии.
– Восемьдесят один? Я думала, вам едва за семьдесят, – сказала я не кривя душой.